Альфред Баррэдж - Восковые фигуры

Хьюсон резко обернулся, пристально вглядываясь диким, затравленным взглядом в окружающие его предметы. Его глаза всюду наталкивались на бесчувственные восковые лица, и везде он ощущал, что на какую-то крохотную мельчайшую долю секунды опаздывают, не успевая зафиксировать слабое движение руки или ноги, молчаливое приоткрытие или, напротив, сжатие губ, легкий взмах век, на мгновение становящийся по-человечески осмысленным и тут же каменеющий взгляд. Они вели себя как шаловливые дети на уроке: перешептывались, дразнились, посмеивались за спиной учителя, но снова становились олицетворением невинности и спокойствия всякий раз, когда он на них смотрел.

Нет, так не пойдет! Так определенно не годится! Он должен за что-то зацепиться, ухватиться своим сознанием за нечто такое, что является неотъемлемой частью его повседневного бытия как дневной свет лондонских улиц. Он был Раймоном Хьюсом — неудачливым журналистом, живым и дышащим человеком, тогда как эти столпившиеся вокруг него фигуры — всего лишь куклы, они не могут ни перешептываться, ни шевелиться. Ну и пусть они — точные копии некогда живших убийц! Их сделали из воска и древесных опилок и поставили здесь на потеху зевакам и для услады низменных инстинктов праздно шатающейся публики. Вот так-то лучше! Да, а что это была за веселая история, которую ему вчера кто-то рассказал?..

Он вспомнил часть ее, но не всю, поскольку взгляд доктора Бурдета продолжал звать, бросать вызов и наконец все же заставил его обернуться.

Хьюсон успел сделать лишь половину оборота вокруг собственной оси, после чего резко оттолкнул кресло так, словно хотел как можно скорее столкнуться лицом к лицу с обладателем этих чудовищных гипнотизирующих глаз. Его собственные глаза расширились, а рот, поначалу исказившийся от подступившего ужаса, чуть искривился словно в зверином оскале. Затем Хьюсон заговорил, отчего по залу раскатилось зловещее эхо.

— Ты пошевелился, негодяй! — прокричал он. — Ты это сделал, черт бы тебя побрал! Я все видел!

Наконец, он довольно спокойно опустился в кресло и продолжал смотреть прямо перед собой — молчаливый и неподвижный, как человек, застывший в снегах Арктики.

Движения доктора Бурдета были преисполнены ленивости, даже некоторой вальяжности. Он сошел со своего пьедестала, передвигаясь чуть жеманно, как женщина, сходящая с подножки автобуса. Платформа, на которой располагалась вся экспозиция, возвышалась над полом примерно на полметра, а над ее передним краем висела удерживаемая веревкой тяжелая плюшевая занавеска, изогнутая наподобие широкой дуги. Доктор Бурдет приподнял край ткани, образуя своего рода арочный проход, ступил на пол и уселся на край платформы. Взгляд его ни на мгновение не отрывался от лица Хьюсона. Затем он кивнул, улыбнулся и произнес:

— Добрый вечер. — Чуть помолчав, он продолжил: — Едва ли есть необходимость говорить вам, — сказал он на чистом английском, — в котором угадывался лишь слабый иностранный акцент, — что вплоть до того самого момента, когда мне довелось невольно подслушать ваш разговор С уважаемым управляющим этого достойного заведения, я даже не мог и подозревать, что у меня возникнет счастливая возможность сегодня ночью составить вам компанию. Без моего разрешения вы не сможете ни говорить, ни двигаться, хотя и будете со всей отчетливостью различать каждое мое слово. Что-то смутно подсказывает мне, что вы, если так можно выразиться, несколько нервничаете, не правда ли? Мой дорогой сэр, не тешьте себя иллюзиями. Я не являюсь одной из этих презренных восковых фигур, которая каким-то чудом ожила и обрела способность говорить. Я и есть доктор Бурдет.

Он сделал паузу, откашлялся и чуть размял ноги.

— Прошу меня извинить, — продолжал он, — но я немного, как говорится, застоялся. И позвольте вам все объяснить. Обстоятельствам, изложением которых мне не хотелось бы утомлять ваше внимание, было угодно сделать так, что я поселился в Англии. Сегодня вечером я прогуливался неподалеку от этого здания, когда обратил внимание на то, что один из полицейских слишком уж пристально присматривается к моей персоне. У меня возникло, полагаю, вполне обоснованное предположение, что он собрался было пойти за мной следом, а потом, возможно, даже задать несколько неловких для меня вопросов. Поэтому я смешался с толпой и в итоге оказался здесь. Несколько дополнительных монет позволили мне проникнуть в комнату, где мы с вами в настоящий момент находимся, а вдохновение подсказало путь к спасению. В удобный момент я закричал: «Пожар!» — и когда все эти дурни устремились к лестнице, схватил свою восковую копию, сорвал с нее этот плащ с пелериной, который вы имеете удовольствие сейчас видеть на мне, нацепил его на себя, а саму куклу сунул сзади под платформу, после чего преспокойно занял ее место. Признаюсь, что после этого весь оставшийся вечер я томился и изнывал от скуки, но, к счастью, меня не всегда пристально разглядывали, так что временами мне удавалось сделать глубокий вдох или чуть изменить позу. Однажды какой-то сопляк завопил, будто увидел, как я шевелюсь. Насколько мне удалось расслышать, мамаша пообещала как следует наказать его и по приходе домой сразу же уложить в постель. Надеюсь, она выполнила свою угрозу. Характеристику, данную мне управляющим музея, которую я просто не мог не подслушать, нельзя, пожалуй, считать в корне неверной, хотя она и не лишена некоторого субъективизма. Могу официально вас заверить, что я не умер, хотя, пожалуй, даже к лучшему, что весь мир верит в обратное. Что же до его рассказа о моем, так сказать, хобби, которым я занимался на протяжении многих лет, хотя, надо признать, в последнее время не столь регулярно как прежде, то в целом оно соответствует действительности, хотя и грешит некоторой вульгарностью выражений. Вы знаете, что весь мир подразделяется на тех, кто что-то собирает, коллекционирует, и тех, кто этим не занимается. Последние нас в данный момент не интересуют. Что же до собирателей, то их интересует практически все что угодно, в зависимости от индивидуальных наклонностей каждого человека — от монет до сигаретных пачек, от мотыльков до спичечных этикеток. Я же коллекционирую глотки.