Альфред Баррэдж - Восковые фигуры

— Мне показалось… что он как будто пошевелился, — с дрожью в голосе проговорил Хьюсон.

Управляющий улыбнулся:

— Думаю, к утру вам доведется не раз испытать на себе проделки оптических иллюзий. Кстати, дверь наверх останется незапертой, и если вы почувствуете, что с вас довольно, то в любой момент сможете подняться в основной зал — там останется ночной сторож, который составит вам компанию. И не пугайтесь, если вам покажется, что они шевелятся или двигаются. К сожалению, вам придется пребывать в этом сумраке — все освещение в музее отключено. По вполне понятным причинам мы предпочитаем, чтобы в этой комнате всегда царил полумрак. А сейчас, давайте вернемся ненадолго ко мне в кабинет, где я угощу вас стаканчиком виски — перед таким ночным дежурством это будет нелишне.

Ночной служитель, принесший Хьюсону кресло, был явно настроен на игривый лад.

— Куда вам его поставить, сэр? — с ухмылкой спросил он. — Сюда, чтобы вы могли поболтать с Криппеном, когда устанете от долгого сидения на месте? О, а вот и наша старая матушка Даер! Смотрите, как она строит глазки, словно намекает, что ничего не имеет против вашего общества. Так куда мне его поставить, сэр?

Хьюсон улыбнулся. Болтовня служителя пришлась ему по вкусу, поскольку хотя бы на время внесла в окружающую обстановку столь желанный элемент обыденности и прозаичности.

— Спасибо, оставьте здесь. Потом я его сам передвину, куда нужно. Самое главное, чтобы не оказаться на сквозняке.

— Здесь, внизу, их вообще нет, сэр. Ну что ж, спокойной ночи. Если что понадобится — я буду наверху. Только не позволяйте им шнырять у себя за спиной и прикасаться к шее своими липкими, холодными пальцами. И присматривайте за старой миссис Даер. Мне кажется, вы ей приглянулись.

Хьюсон снова рассмеялся и пожелал служителю спокойной ночи. Все оказалось проще, чем он ожидал… Он передвинул большое и тяжелое плющевое кресло в глубь прохода и поставил его так, чтобы оказаться спиной к фигуре доктора Бурдета. По непонятной ему причине во всей этой компании доктор, по сравнению с другими обитателями восковой экспозиции, производил на него самое гнетущее впечатление. Хьюсон с завидной беззаботностью занимался обустройством своего ночного «поста», однако, как только вдали затихли шаги служителя и в помещении воцарилась глубокая гнетущая тишина, он понял, что ему предстоит отнюдь не легкое испытание.

Мрачный неподвижный свет обозначал ряды фигур, которые с такой жуткой достоверностью имитировали живых людей, что окружавшие журналиста безмолвие и неподвижность казались просто нереальными и потому особенно зловещими. Он не мог различить ни малейшего намека на чье-то дыхание, шорох одежды, он вообще не слышал ни единого звука, которых всегда бывает в изобилии в живой толпе людей, пусть даже замершей на месте. Воздух был абсолютно неподвижным, — словно вода на дне заросшего пруда, ни единое дуновение ветерка не шевелило портьер, не шуршало в складках одежды, не приводило в движение, хотя бы малейшее, окружающие его тени. Лишь его собственная тень, чуть колышущаяся и подрагивающая, когда он легонько двигал затекшей ногой или рукой, изредка напоминала о существовании в природе такого понятия, как движение. Перед его взглядом все застыло в полнейшем спокойствии и неподвижности, уши оглушало полное безмолвие. «Словно на дне моря сидишь», — подумал он и принялся размышлять, как лучше обыграть эту мысль в будущем репортаже.

Он достаточно хорошо видел все фигуры. Это были лишь восковые творения. Едва он позволил этой мысли овладеть его сознанием, заглушив все остальные, как тут же про себя решил, что все будет в полном порядке. Однако это ненадолго избавило его от странного ощущения дискомфорта, вызванного взглядом доктора Бурдета, который, как он хорошо помнил, стоял прямо у него за спиной. Глаза маленького кукольного француза раздражали и одновременно завораживали Хьюсона, вызывали во всем теле незнакомый зуд, сопровождаемый нарастающим желанием обернуться и посмотреть на источник своего неудобства.

«Ну хватит! — подумал он. — Мои нервы и без того достаточно напряжены. Если я обернусь и посмотрю на эту разодетую куклу, то тем самым лишь распахну двери перед поджидающим где-то снаружи страхом».

И в то же мгновение в мозгу его зазвучал другой голос: «Это все потому, что ты боишься, что не повернешься и не посмотришь на него».

Несколько секунд оба голоса молча спорили друг с другом, пока наконец Хьюсон не решился чуть повернуть кресло и посмотреть назад.