Лиля Калаус - Фонд последней надежды

Выключил комп к чёртовой матери.

Полежал в пошлом корыте джакузи, задремал вроде, но сосущая тоска не отпускала. Воспоминания, вязкие как желе, прозрачно дрожали за глазными яблоками. Почему-то думал о Машке. О других своих девушках. С одной стороны, упрекнуть себя было не в чем. В смысле, как мужчину. Ухаживал, подарки делал, честно доставлял удовольствие. В Париж возил… Кретин.

Всё, что было, казалось сейчас плоским, неинтересным, пресным.

Унылую ты, братец, проживаешь жизнь. Играешь на бирже, делаешь карьеру. Кому всё это надо? Ну заработаешь много денег. Ну женишься. Ну будешь жить в каком-нибудь долбанном пригороде, лужайку перед домом засадишь канадской травкой. Футбол с пивом, страховка, пенсия, рак лёгких, в оконцовке — аккуратный камешек с именем и датами.

Нормальная жизнь. Как у всех. Чего ж тебе неймётся?! Романтики захотелось? Люб… Нет, глупости. Забить, немедленно, глубоко забить.

Он вылез из ванной, решил побриться. Выдавил крем, со вздохом пришлёпнул его на щёки, поднял глаза на свое отражение…

…Из зеркала глянуло на него чьё-то чужое синее лицо с распяленным ртом, окровавленными зубами, проваленным носом, оранжевыми волосиками, прилипшими к плешивой голове, покрытой язвами… Самое страшное — глаза, мёртвые, залитые серым гноем…

Голый, мокрый, трясущийся, долго сидел Олег на кафельном полу под раковиной, сжимая в окостенелой руке бесполезный супермодный бритвенный станочек Fusion Power с пятью лезвиями и виброрежимом (подарок Машки на именины). В квартире было неспокойно. Слышались шорохи, отголоски девичьего смеха. По коридору, прямо перед дверью ванной, пробежал кто-то босоногий, в белом… Олег уронил станок, уткнулся в колени, зажав руками уши. Ещё некоторое время посидел. Понял, что механически покачивается. Усилием воли отодрал ладони от ушей, встал и, стараясь не глядеть по сторонам, деревянной походкой зашагал в комнату.

В закоулках напрочь свёрнутой башни гулко завывал ужас. Сеанс танатотерапии был закончен.

«…Ранний январский вечер подкрадывался к улице, стекающей в город фонтанами, увенчанными каскадом полукруглых решёток, обвитых „девичьим“ виноградом. Вот ведь, где только не побывал, а всё равно — восторгаюсь скудными красотами родины…

Память, ты неутомима. А хорошо было в Зорком зимой! Крепкий морозец, скрипящий снежок под ногами, разноцветные маковки православного храма над по-европейски красными крышами домов, в прозрачном воздухе плывёт едва слышный малиновый звон. Таков город Зоркий, изрядный форпост Российской империи в Туркестане.

А как чудесно гулялось в Зорком летом, под пологом клёнов и душистых лип!

Ажурные тени деревьев, узкие улочки-скверики, курлыкающие арыки… Невысокие дома сталинского „барокко“ с увитыми зеленью балконами чередовались с ладными купеческими особняками, ныне занятыми посольствами и элитными бутиками. Вечером густой воздух струил полынные ароматы в вершинах грозно-задумчивых тополей, заросли боярышника музыкально стрекотали и жужжали, весь свой жар, накопленный за день знойного лета, щедро отдавал подошвам асфальт… За окнами — апельсиновое тепло абажурного света, голоса и звон бокалов, рассыпчатые бисквиты фортепьянных упражнений… Редкие автомобили полосовали темноту протяжными лучами фар, и звон арыка серебряными нитями вплетался в кружевное адажио пыльных шорохов зоркинской ночи…

Здесь мы целовались с ней… На этой скамейке… Нет, скамейка была другая, без этих грубых чугунных завитушек и кургузых лап — обычная советская облупленная лавочка.

Она была в шелестящем, как тонкая бумага, крепдешиновом платье, её брошка, усыпанная дутым жемчугом, больно царапала мне грудь… Она хохотала, закидывая голову, пела своим дивным сопрано арии из „Аиды“, читала Есенина и Асадова — вскочив на лавочку, сбросив туфельки-лодочки, — и, оглушённая светом крупных в ту пору зоркинских звёзд, медленно опускалась на лавку, ставила босые ножки на мягкий от дневного жара асфальт… Она была девушкой-сказкой, королевой моего и не только моего прошлого, и звали её — Анна… Анюта… Нюта…

Удивительно — лишь две женщины были в моей жизни, да-да, не смейтесь — всего две, и обе — Анны. Наваждение какое-то, это имя творило со мной чудеса… Блистательная Нюта недолго, впрочем, кружила голову скромному студенту Политеха Ростику, уроженцу скудного пригорода, сыну матери-одиночки, довольно-таки скучному молодому человеку с близорукими мечтательными глазами…