Лиля Калаус - Фонд последней надежды

Карим Каримыч умолк. Аудитория затаила дыхание.

— …И видят они вот что. Мимо них идут покойники. Все сплошь военные. Проваленные глаза… Мёртвые оскалы ртов… Пропитанные чёрной кровью мундиры… Дырки от пуль в жёлтых костяных лбах… А форма странная: не наши, вроде, но и не фашисты.

Слушатели разом выдохнули. Пламя свечей дрогнуло, на стенах столовки медленно шевельнулись мохнатые тени…

— Ой, мамочки! — всхлипнула Лариса Витальевна.

Жорка Непомнящий оторвал от стола голову, мутно глянул на неё, снова лёг — щекой в тарелку.

— Хорошо темперированная телега, — одобрительно высказался Тараска, почёсывая бороду.

— Настоящий сочельник! — с благоговением выговорила Гулька.

— …Луна быстро скрылась в облаках, — снова заговорил рассказчик, — и отец со своими друзьями больше не видели призраков. Но долго ещё слышали их шаги. Когда всё, наконец, стихло, они с трудом выбрались на тропу. Чеченец бормотал под нос молитвы, крепко сжав в руке свой родовой кинжал. Русский тёр глаза и повторял, что заснул и видел какой-то дурацкий сон. Отец помалкивал. Одно он знал точно — никто из них не спал этой ночью. Он вспоминал рассказы аульных стариков о делах давно минувших дней. После особенно кровопролитных войн, говорили аксакалы, призраки воинов, неупокоенных согласно обрядам, могут долго бродить по степи, и горе тому, кто их встретит!

Шаман повёл друзей обратно. Когда они уже подходили к своим, он остановился и строго-настрого велел ребятам молчать. «Да о чём молчать? — спросил русский, он всё тёр и тёр глаза. — Сон это был! Сон!». А чеченец только кивнул.

Отец, как старший по званию, доложил начальству о результатах разведки, ни словом не упомянув о встрече с армией призраков. А наутро уже стоял без ремня и сапог в землянке СМЕРШа.

Допрашивали его долго. Били. Дознавались всё о каких-то поляках: кто ему рассказал, да когда, да кому он эту клевету пересказывал… Отец упёрся крепко — дескать, ни о каких поляках ничего не знаю-не ведаю.

Карим Каримыч замолчал.

— А дальше? — спросили с другого конца стола.

— Отпустили отца. Подписку взяли, чтоб молчал. Могли и не брать — никому он об этом ничего не рассказывал до самой своей смерти. Дружба его с чеченцем и русским с того дня кончилась. Русский парень с ума начал сходить. Глаза себе стёр так, что кровью плакал. Через месяц на мине подорвался. А чеченец повоевал еще. Смерть свою нашёл в Румынии. Умирал страшно — захватили его немцы, и его же кинжалом, ещё живого, на мелкие кусочки порезали. Отец вернулся с войны героем. Молодой, красивый, грудь в орденах, из уважаемой семьи. Казалось, ждут его в будущем только радость и заслуженный почёт. Но счастья не было в его дальнейшей жизни. Двух жён подряд схоронил, одну за другой. Из пятерых детей трое младенцами умерли от туберкулёза, выжили лишь мы с сестрой. А в пятьдесят втором отца арестовали за шпионаж в пользу польских националистов. Освободили через пять лет по амнистии. Что война не сделала — сделал проклятый лагерь: вернулся отец сломленным человеком. Поседел. Пил много. Работал и сапожником, и горным проводником. Болел сильно. Умер молодым — до пятидесяти не дожил. Перед самой смертью позвал меня и рассказал эту историю. А в конце добавил, что завидует своим бывшим друзьям, которых призраки затравили. Лучше бы и он в бою погиб, чем столько лет мучиться…

Карим Каримыч сложил ладони ковшиком и провёл ими по лицу, нашёптывая молитву. Все почтительно помолчали.

— А ш-што это з-за польяки п-пыли? — наконец, не выдержала Алия№ 2, в волнении поблёскивая брекетами.

— Перед самой войной Сталин велел расстрелять и тайно захоронить в громадной яме тысячи пленных польских офицеров в местечке Катынь, — ответил Карим-ага. — Ну, про это сейчас все знают… Там прошлой весной самолёт с польским президентом разбился. Году в 95-м меня пригласили в международную комиссию, которая расследовала катынскую трагедию. Поехали мы всей комиссией на место захоронения. И в тот момент, когда нога моя ступила на широкую лесную тропу, вся история сложилась воедино…

Мрак сгустился над столом, и даже ёлочка вроде бы потускнела. Аромат хвойной смолы, растопленной свечками, стал слабеть. Никто не чавкал мандаринами, не булькал лимонадом, даже сигареты были затушены в чайных блюдцах.

Алия№ 1 бодро ударила по струнам, перебивая общую гнетущую атмосферу, и пролаяла пару куплетов по-немецки на мотив «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Коллеги загомонили, снова принялись за чёрствые бутерброды и шампанское, со всех сторон послышался весёлый смех.