Алексей Филиппов - Плач Агриопы

- Как вы нас нашли? В этой толпе? — прокричал управдом.

- Ваши маячки всё ещё видны наблюдателям, — откровенно признался боец. — Их активировали с утра. По просьбе Вениамина Александровича, — он кивнул на Третьякова. Павел неприятно поразился скрытности «арийца»: тот ни словом не обмолвился насчёт такой «подстраховки». А самому управдому было как-то недосуг разбираться с маячком: не мельтешит перед глазами, не светится ни красным, ни зелёным — и ладно…. Не светится…. Серго, словно прочитав мысли Павла, добавил:

- Иллюминацию отключили — это можно сделать дистанционно. Чтоб батарейку экономить и вас — не подставлять.

- Похоже, обо всём подумали, позаботились? — едко уточнил управдом. Но боец не услышал сарказма.

- Вам надо уходить! — отрезал он внезапно. — Обстоятельства изменились. Здесь может быть опасно, а то, что вы задумали, — теперь особенно бессмысленно.

- Кажется, мы договаривались? — раздражённо выпалил Третьяков. — В Комитете до сих пор не оспаривали наше право быть здесь.

Вот так-так! Озвучена ещё одна новость. Появился ещё один неприятный — для Павла — повод удивиться! Выяснялось: «ариец» вёл за спиной чумоборцев какие-то сепаратные переговоры с власть имущими? Но обида так и не сумела взорваться обвинением; её пересилила паника.

- Есть сведения: здесь будут раздавать оружие, — выпалил Серго. — Мы не сумеем проконтролировать ситуацию, даже по жёсткому сценарию. Наших боевых подразделений рядом нет. Их и в Кремле — нет. Если б были — была бы кровь. Очень много крови. Война! А нам теперь меньше всего нужна война; больше всего — спокойствие, или хотя бы отсутствие паники. Паника — а не Босфорский грипп — главный враг.

- Ладно, — Третьяков принимал решения быстро. Он лишь на миг замешкался, прикусил губу, — и тут же приказал бойцу: — Выводи их, — всех четверых, — быстрым движением подбородка он умудрился охватить и Павла, и чумоборцев. — Выводи…. Я — останусь…. Попробую…. Может, это единственный шанс….

- Тогда и я остаюсь! Я решаю сам за себя — мне советчики и командиры — без надобности! — управдом взбеленился. Он всем нутром ощущал: его стремительно охватывает гнев. Противоестественный, будто бы принесённый, как ломкие шары перекати-поля, извне — не то музыкой, не то ветром. Успел подумать: «это неспроста, этому нужно противиться; это — не моё». И тут — музыка смолкла. А давление толпы — со всех сторон — резко усилилось. На секунду Павлу даже показалось: все, кто собрался на площади, дружно, разом, решили раздавить их маленькую команду. Это на них — давят. Это устроено против них, и только против них! Но тут же он уяснил: на них давили столь мощно лишь потому, что они — не двигались, стояли на месте, в то время как толпа пришла в движение, и движение это было — однонаправленным, точно выверенным, разумным.

- Поздно решать! — откликаясь на недавнюю строптивость Павла, проговорил Третьяков. — Мельница закрутилась. Смотри!

Управдом проследил взглядом за рукой «арийца». Она указывала в дальний конец Красной площади. Павел мог лишь позавидовать зоркости его глаз. Он бы сам ни за что не обратил внимания на тёмные движущиеся силуэты — на крупные фигуры, с черепашьей скоростью приближавшиеся к манифестантам. А Третьяков, словно поняв, в чём затруднение управдома, вернул тому бинокль.

Теперь Павел разглядел….

По Красной площади, со стороны мавзолея, медленно катились три огромных грузовика — три многоколёсных фуры, чьи кузова были затянуты брезентом. Они тянулись навстречу толпе, а толпа, будто подтягиваемая магнитом, начала двигаться им навстречу. Складывалось удивительное впечатление: едва ли не каждый в этой толпе, не обменявшись друг с другом ни словом, всё же знал, как надо действовать, куда стремиться. Может, знал и зачем сближаться с грузовиками. Колоссальные машины на мгновение притормозили перед человеческим морем, — а затем — мягко, безболезненно, — влились в него. Вкатились в толпу. Людская масса, как вода, или нагретое масло, расходилась перед кабинами грузовиков — и тут же смыкалась позади их длинных массивных туш. Это происходило так слаженно, будто перед глазами Павла разыгрывалось хорошо отрепетированное цирковое представление, с участием многотысячной массовки.

- Не стой! — Третьяков потянул управдома за собой. — Будешь стоять — затопчут.

Словно в подтверждение этих слов, то тут, то там, в толпе начали раздаваться вопли и визг. Было похоже: медлительных, нерасторопных, или просто не готовых подчиниться зову, и впрямь не жалели; сбивали с ног, калечили, топтали почём зря и не замечали, как не замечают светлячка в свете прожектора.