Алексей Филиппов - Плач Агриопы

Он понимал: безопасней всего не чураться толпы, не обособляться. Так что бегство от вымарывательниц стало единственным манёвром уклонения, который управдом провёл по дороге. В остальное время чумоборцы, держась вместе, плыли в общем потоке. Плыли медленно. Стараясь не будоражить соседние тела-капли лишними движеньями. И всё же, уже привыкнув к ритму, вони и обличию толпы, управдом вздрогнул, когда поток с Маросейки влился — ухнул водопадом — в резервуар для человечьих тел, образовавшийся на месте Старой площади и Ильинского сквера.

Здесь устроили паноптикум. Цирк уродцев. Броуновскую толкотню частиц. Пешеходы, у которых ещё оставались силы, руками откатывали брошенные — чаще всего, повреждённые — легковые автомобили, маршрутки и даже автобусы — к тротуарам: делали простор площади и сквера ещё просторней. Люди, как будто, не сговариваясь, решили устроить здесь курилку и пикник одновременно. Их не хватало на пир во время чумы — но многие смутно осознавали: они добрели до последнего безопасного приюта. Дальше начиналась вражеская территория; дальше тянулось поле боя — кровавого, или бескровного — как пойдёт. И люди пользовались случаем: останавливались, отдыхали, оглядывались на пройденный путь, размышляли о прожитом и о смерти; о сотнях вариантов смерти: от голода, от болезни, от ножа, за родину, за любовь, за кошелёк. Пауза в движении объяснялась не только необходимостью укрепить мужество. Ей имелось и вполне рациональное объяснение. По сравнению с простором Старой площади и Ильинского сквера, улицы, по которым манифестантам предстояло пройти остаток пути до Васильевского спуска, были довольно узки. Создавался эффект бутылочного горла: из переполненной ёмкости, вбиравшей в себя человеческие потоки отовсюду, вытекали только две тонкие речки; одна стремилась вдоль низкой краснокирпичной Китайгородской стены — на Москворецкую набережную, другая — журча стонами и голосами, — вдоль по улице Варварке. Обе речки должны были слиться воедино у кремлёвских стен.

- Почему нас не отрезают? — Павел обернулся к Третьякову. — Даже мне ясно: силами армии перекрыть Китайгородский проезд и Варварку — раз плюнуть. Почему нам дают двигаться дальше?

- Хороший вопрос, — «ариец» хитровато прищурился. — Правильный вопрос. Но ответа у меня нет. А ты рассчитывал на это? На армию? Думал, она схватит меня за руку, — чтоб не пришлось решать самому, стрелять или нет? А вот накося, выкуси! — Третьяков ловко скрутил пальцами правой руки — дулю. Павел аж оцепенел от такого обращения. А «ариец» уже сорвался с места и, не посоветовавшись с подельниками, выбрал Варварку. Управдому не оставалось ничего иного, кроме как догонять его — едва ли не бегом. Впрочем, «бутылочное горло» замедлило Третьякова. Павел быстро пристроился у него за спиной, в шаге, но разговора не возобновлял; плёлся позади обиженно и молча.

А развязка приближалась.

Миновали патриаршее подворье; крыши его палат, покрытые деревянной кровельной дранкой, «под старину», как сонные головы в ночных колпаках, подслеповато пялились из своего мракобесного средневековья на процессию юродивых двадцать первого века.

По правую руку потянулась колоннада двухэтажного, похожего на обувную коробку, длинного и приземистого комплекса Гостиного двора. В спину ударил запах рыбы с Рыбного переулка: не выветрился за время эпидемии, не заместился запахом разложения и чумы. Павел вдохнул его всей грудью и заметил, как соседи по толпе поступают так же: значит, не почудилось — был запах, была рыба вместо смерти.

И это крохотное дуновение жизни, это послабление для обречённых сделалось последней милостью, какую получили измученные люди от судьбы.

Дорога заканчивалась. Крестный путь — подходил к концу.

Впереди, как дамоклов меч, вздымался над колеблющимся человечьим морем шпиль Спасской башни Кремля.

Васильевский спуск был забит народом. Заполнен под завязку. Заполнен так, как не ожидал Павел Глухов, и наверняка не ожидал Третьяков. И уж, тем более, не ждали остальные чумоборцы.

Васильевский спуск был заполнен так, что прорваться к потенциальной жертве здесь не представлялось возможным — даже если идти по головам, даже если отчаянно работать локтями и кулаками.

Впрочем, никого, подходившего на роль жертвы, и не наблюдалось на всём обозримом пространстве. Ни речистого Вьюна, ни его приспешников, ни прочих ораторов, ни хотя бы людей, контролировавших толпу.