Алексей Филиппов - Плач Агриопы

Чтобы обеспечить себе свободу манёвра, Павел положил тяжёлый фонарь на нижнюю ступень, изогнулся, наподобие девочки-змеи из циркового телешоу, и наконец — с чувством, близким к восторгу, — ощутил, как пальцы правой руки погладили шершавую ткань. Впрочем, произвести полноценный захват не получалось: максимум — удерживать тканевую полоску между указательным и средним.

Управдом припечатал себя к лестнице, не жалея боков и затылка; ощутил, как протиснулся между ступенями ещё на пару сантиметров и, при этом, застрял где-то в районе плечевого сустава. Но главное — у него получилось захватить ткань ещё и большим пальцем вдобавок к прежним двум. Павел начал осторожно вытягивать добычу. Плечо заныло. Он постарался устроиться поудобней, дернул ногой, — и случайно столкнул фонарь с нижней ступени. Луч метнулся по стенам и потолку и упёрся в стену подвала. Фонарь не разбился и не погас, но, свалившись, оставил управдома практически в полной темноте. И тут же со всех сторон раздался шорох, он приближался. Павел ощутил, как на него накатывает паника. Плечо заклинило прочно и основательно. Однако даже в эту секунду он не помышлял ослабить хватку, бросить массивный свёрток. Он рванулся на волю, как пловец, задыхающийся под водой. Что-то хрустнуло — и Павла обожгло болью. Он закричал.

Он был уверен, что вывихнул сустав, но боль, смешавшись с паникой, казалось, захватила всё тело; сказать, где именно болело, управдом бы не смог. Рука, к счастью, теперь двигалась свободно, и Павел сперва приподнялся на колене, а потом встал в полный рост, ухватив мушкет обеими руками. Шорох слышался со всех сторон, — близко, под ногами, — и Павел готов был бежать из подвала, сломя голову, но благоразумие взяло верх: он решил захватить фонарь, при падении отлетевший к стене. Без фонаря, в кромешной темноте, подниматься по опасной крутой лестнице, по которой жильцы дома с опаской ходили даже днём, было чрезвычайно рискованно.

Что-то прикоснулось к щиколотке управдома. Осторожно, мягко, потёрлось о штанину. Павел дёрнул ногой и услышал жалобный писк. Он был уже в шаге от фонаря, поспешил сделать этот шаг и поднять спасительное светило на батарейках.

Управдом и хотел увидеть врага, и боялся этого. Правой рукой он продолжал сжимать тяжеловесный мушкет, поэтому поднял фонарь левой и первым делом посветил на свою добычу, чтобы убедиться, что страдал не напрасно. Тускло блеснуло серебро мушкета — там, где джинсовая тряпка не плотно прикрывала ствол. И вдруг по серебру скатилась какая-то чёрная тягучая капля, потом ещё одна. Павел пошарил лучом по всей длине мушкета, чтобы понять, откуда берётся странная влага, и тут же замер, охваченный ещё большим страхом. Рука, крепко державшая мушкет, сочилась кровью. Неподалёку от костяшек пальцев на ней красовалась рваная рана, сильно похожая на укус, даже со следами чьих-то зубов.

Пока Павел ошалело её разглядывал, размышляя, как мог перепутать боль от вывиха сустава с болью от укуса, по его ботинку вновь прошлись быстрые лапки. На сей раз управдом был стремителен и точен: луч фонаря ухнул вниз и высветил жирную крысу с непомерно длинным голым хвостом. Крыса забилась в угол; похоже, яркий свет гипнотизировал её.

- Зараза! — процедил Павел, как ни странно, при этом чуть успокоившись.

Во всяком случае, вокруг него не творилось никакой мистики, к нему не подкрадывались адские гончие. Крыса, вероятно, приютилась под лестницей, — и жила там долго и счастливо, пока её не растревожили тычками. Вот она и вцепилась в руку возмутителя спокойствия. Павел нахмурился: что-то не сходилось. Шороху вокруг было куда больше, чем от одной несчастной крысы. И этот шорох слышался даже сейчас, когда крыса в луче света впала в прострацию и летаргию.

Павел медленно, медленно, в час по чайной ложке, сместил луч фонаря с крысы и так же медленно, неспешно, перевёл его на лестницу.

Сперва ему показалось, что пол подвала вдруг сделался зыбким и колышется, как трава на болотистой трясине. Потом удивило, что на этом полу зажглись десятки крошечных огоньков — словно светлячки высыпали на ночную прогулку.

И только когда напуганный разум перестал обманывать Павла нестрашными аналогиями, тот уяснил, что видит перед собой целую толпу крыс, в свою очередь рассматривающих его бисеринками глаз. В этих глазах многократно отражался свет фонаря.

Крысы, на первый взгляд, выглядели сонно, вяло, но, когда Павел пригляделся к ближайшим, — понял: каждая — напряжена до предела. И они не суетились, не перебегали с места на место.