Лариса Петровичева - Крылья ветров (сборник)

Лена зажмурилась, пытаясь не упустить мысль. 25 июня Божанский и Винокуров поссорились, причём настолько, что Виктор, не помня себя и забыв обо всех правилах осторожности, понёсся неведомо куда по дороге навстречу гибели. Словно ему жить не хотелось, словно он махнул на всё рукой. Что же такое они не поделили?

Он словно утратил смысл жизни, подумала Лена. Будто его оскорбили, унизили и предали, а ещё хуже – использовали. И причём сделал это Божанский, который, по всей видимости, был ему другом.

– Серёж, – позвала Лена. – Ты вот говоришь, что Винокуров на задрота похож?

Сергей поднял голову от ноутбука, желая, видимо, сказать, что не любит, когда его постоянно отрывают от работы какой-то чушью столетней давности, но наткнулся на взгляд жены и качать права не стал.

– Вылитый, – сказал он спокойно. – Просто вылитый и классический. Сферический задрот в вакууме.

– Серёж, а по каким причинам такой человек может покончить с собой?

– Да по любым абсолютно, – по образованию Сергей был психологом, и хотя давным-давно забросил работу по специальности, но, почувствовав простор для манёвра, сел поудобнее. – Такие люди, как правило, обладают массой комплексов на фоне внешности, привычек, манеры говорить. Над ними смеются, большинство их не уважает, и даже если такой человек талантлив в своей сфере, полностью развернуться он не может. Они гиперсенситивны, много переживают по пустякам… ну, ты сама знаешь, идёт такой мимо компании, а там взяли да засмеялись. Ему и кажется, что над ним, и он начинает накручивать себя, да так, как его бы другие ни в жизнь не накрутили. А в компании кто-то анекдот рассказал про Петьку и Чапая. Только и всего.

– То есть, если такой поругается с другом, то вполне может что-то учудить? – спросила Лена. Сергей кивнул.

– Вполне.

Лене казалось, что она бредёт по туманному лесу и вот-вот выйдет на открытое пространство. Не хватало самой малости, детали. Она встала из-за компьютера и пошла к книжному шкафу.

В прошлом году на день рождения Божанский презентовал ей полное собрание сочинений в подарочном тёмно-вишнёвом с золотом издании. Лена открыла первый том: «Полдень», «Арфа под яблоней», «Девочка Mёdchen» На свободном месте Божанский оставил надпись: «Милой Елене от друга и коллеги с самыми тёплыми пожеланиями и светлыми надеждами». Лена вспомнила, как плакала над «Девочкой…» – повестью о любви немецкого подростка и угнанной в Германию девочки из Смоленской области – плакала, будучи взрослой, и если присмотреться, то можно увидеть, где бумага покоробилась от упавших на неё слезинок.

– Он украл у него роман, – вдруг сказала Лена. Сергей от удивления аж икнул.

– Так, стоп. Ещё раз. Кто у кого, переобоснуй.

– «Полдень» написал не Божанский, – промолвила Лена. Ей было невероятно стыдно и мерзко, словно она голыми руками полезла в выгребную яму. – «Полдень» написал Винокуров. И дал прочитать рукопись лучшему другу. А Божанский оценил потенциал и отправил её в издательство под своим именем. Книга была издана, Винокуров об этом узнал, и они разругались так, что он выбежал из дому и поехал куда глаза глядят. Божанский собирался с ним делиться гонораром, но получилось так, что делиться стало не с кем. И никто ни о чём не узнал.

Выговорившись, она села рядом с Сергеем и уткнулась лбом в его плечо. Ей хотелось заплакать: было стыдно так, словно это она совершила плагиат, а не Божанский.

В конце концов, какая теперь разница? Они оба мертвы. Её версия не выдерживает никакой критики и в принципе недоказуема и похожа на клеветнические измышления – наподобие тех, что ходят о «Тихом Доне». Божанский был великим при жизни, им и останется… Может, она просто перегрелась на этой двухмесячной жаре и бредит, а на самом деле никто никакого романа не присваивал, и Винокуров разбился по глупости, а Божанский написал «Полдень» сам. Какая разница?

Она всё-таки заплакала. Отрывисто и горько, как потерявшийся ребёнок.

В ночь перед наступлением Эдуард не спал.

Выбравшись из блиндажа, он неторопливо побрёл в сторону небольшой берёзовой рощицы, в которой истекали влажными томными трелями соловьи. Щёлканья и переливы их хрустальных голосов были настолько нежными, настолько мирными, настолько далёкими от войны, что Эдуард ощутил давно забытое теснение в груди, от которого хочется смеяться и любить. А ведь уже через несколько часов начнётся бой, и вполне вероятно, что эта рощица будет сметена с лица земли, а соловьи погибнут или улетят. Но пока они были здесь, пока пели вечный гимн любви и жизни, и Эдуард сел прямо в траву, и, привалившись спиной к дереву, закрыл глаза.