Джозеф Ле Фаню - Комната в отеле «Летящий дракон»

Произнесши сию речь перед самим собою, рыцарь вновь устремил взгляд на крепость недруга и вздохнул украдкой — вздох его полнился тоскою, решимостью и страстью.

Как глуп я был тогда! И все же — если взглянуть на людей с небесных высот — много ли умнее делаемся мы с годами? Одна иллюзорная мечта сменяет другую, но мы все те же безумцы, что и прежде.

— Ну что, Сен Клер, — сказал я, когда слуга вошел и принялся разбирать мои вещи. — Нашлась ли для тебя здесь постель?

— А как же, месье: на чердаке, с пауками, и par ma foi! [17] Ей-ей! (фр.) с кошками и совами. Но мы неплохо уживаемся. Vive la bagatelle! [18] Зд: Сущая безделица (фр.)

— Вот как? Я не знал, что дом так переполнен.

— Здесь в основном слуги тех господ, которые успели устроиться в Версале, месье.

— А скажи-ка, что ты думаешь о «Летящем драконе»?

— О драконе? Что я думаю об этом огнедышащем чудовище? Говорю как на духу, месье: этот зверюга — само исчадие ада; к тому же, если люди не врут, в доме все время творится какая-то чертовщина.

— Что ты имеешь в виду? Привидения?

— Если бы, сэр. Привидения! Нет, здесь, пожалуй, похлеще будет. Здесь, месье, случалось так, что люди исчезали прямо на глазах у полдюжины свидетелей. Пропадали, точно сквозь землю проваливались!

— Ты шутишь, Сен Клер? Расскажи-ка поподробнее об этих чудесах, или что там такое было.

— А то и было, месье, что бывший шталмейстер покойного короля — ну того, помните, которому отрубили голову в революцию, — получил разрешение от Императора вернуться во Францию и жил месяц в этой гостинице, а под конец взял и исчез прямо на глазах у шестерых свидетелей, вполне достойных людей. Другой, русский, из дворян, очень видный, шести футов с лишком, стоял посреди комнаты в первом этаже со стаканом водки в левой руке и недопитою чашкою кофе в правой и как раз описывал семерым вполне заслуживающим доверия господам последние минуты жизни Петра Великого — и точно так же исчез! Ботинки его остались на полу, где он стоял; господин справа от него нашел, к своему удивлению, в руке своей чашку кофею, а господин слева — стакан с водкою…

— Которую он в замешательстве проглотил вместе со стаканом, — предположил я.

— Отнюдь нет. Стакан хранился в доме три года как реликвия; его разбил кюре, беседовавший с мадемуазель Фидон в комнате хозяина; а вот о русском дворянине не было с тех пор ни слуху, ни духу. Parbleu! Когда мы будем уезжать из этого «Летучего чудища», дай нам Бог выбраться через дверь! И все это, месье, рассказал мне форейтор, который нас сюда привез.

— Ну, стало быть, это чистая правда! — торжественно заключил я; однако на самом деле мне было не до веселья; на меня начинала давить мрачность окружающего пейзажа и моей комнаты. Незаметно мною овладели недобрые предчувствия, и шутка моя прозвучала натянуто.

Трудно представить себе зрелище более впечатляющее, нежели этот костюмированный бал. Среди гостеприимно распахнутых салонов и гостиных сверкал грандиозный коридор Большой Зеркальной галереи. В ней, по случаю fete [19] Празднества (фр.) , было зажжено не менее четырех тысяч свечей, и их сияние, отраженное и умноженное зеркалами, было поистине ослепительно. Величественная анфилада комнат заполнилась масками во всевозможнейших костюмах. Не забыта была ни одна зала; каждый уголок дворца оживлялся музыкою, голосами, буйством красок, сверканием драгоценностей, неудержимым веселием забавных сценок, какие всегда в избытке и как бы невзначай случаются на хорошо устроенном маскараде.

Никогда прежде не доводилось мне видеть ничего, пускай отдаленно, сравнимого с этим бесподобным праздником. В черной маске и домино, я неспешно продвигался по комнате, то и дело задерживаясь: послушать живую беседу, удалую песенку или шуточную речь; не забывал я в то же время и глядеть по сторонам, дабы случайно не разминуться с черным домино с белым крестиком на груди.

У всех дверей я замедлял шаг и присматривался к маскам особенно внимательно, как и было уговорено; маркиз, однако, еще не пришел. Пока я прогуливался, лениво забавляясь всем происходящим, в одном из салонов повстречались мне золоченые носилки, или, вернее, китайский паланкин, убранный с кричащею пышностью, принятой в «Небесной империи». Его несли на золоченых шестах четыре разодетых китайца; еще один, с палочкою в руке, шествовал впереди, другой позади, а сбоку двигался худощавый, небольшого роста человек с окладистой черной бородою и в высокой феске, в каких обыкновенно изображают дервишей. Его ниспадающее с плеч пестрейшее одеяние было расшито золотыми и черными иероглифами; талию перехватывал широкий золотой пояс, на котором проступали красные и черные знаки — по всей вероятности, кабалистические. Красные чулки и расшитые золотом туфли с загнутыми по-восточному носами виднелись из-под полы его платья. Смуглое лицо было недвижно и торжественно, пышные насупленные брови черны, под мышкою он нес примечательную книгу самого загадочного вида, в другой руке держал гладкую блестящую палочку черного дерева. Он шел, опустив голову и глядя в пол. Китаец, шедший впереди паланкина, размахивал палочкою вправо и влево, расчищая путь; паланкин был наглухо занавешен со всех сторон, и вся процессия являла зрелище замечательное и таинственное. Я немало заинтересовался.