Энн Райс - Лэшер

— Что ты сказал? — спросил я, без труда догнав старика. Злобно сверкнув глазами, он вновь прошептал что-то нечленораздельное — возможно, то было проклятие — ив следующую секунду умчался прочь с неожиданной для столь пожилого человека скоростью.

Я же словно прирос к месту, скованный ужасом и стыдом. Этот старик знал, что я не человек. С этого дня мысль о том, что я обманщик, тайна которого рано или поздно неизбежно будет раскрыта, стала беспощадно терзать мою душу.

Этого старого крестьянина я увидел еще раз, теперь уже в городе. Он тоже увидел меня. Я мог бы поклясться, что рядом с ним были другие люди и все они шептали проклятия. Но, возможно, воспаленное мое воображение опять сыграло со мной злую шутку. Я решил не придавать этому значения. Но однажды утром, выйдя из своей кельи, обнаружил за дверями большой кувшине молоком. Находка эта заставила меня содрогнуться. На несколько мгновений я полностью утратил представление о том, кто я такой, где нахожусь и что со мной происходит. Я знал лишь одно: мне принесли подношение, которое прежде я получал уже множество раз. Перед внутренним моим взором возникло видение: горная долина, маленькие существа, каменный круг, в центре которого возвышается великан, множество кувшинов с молоком… В голове у меня все смешалось. Впервые за много-много лет я вновь увидел магические круги — каменные и образованные человеческими фигурами. То были бесчисленные круги, каждый из которых включал в себя предыдущий, — и они расширялись до бесконечности.

Я взял кувшин в руки и осушил его с обычной жадностью. Подняв голову, я заметил в монастырском дворе, в тени здания, где располагались кельи, каких-то незнакомых людей, которые, поймав мой взгляд, немедленно скрылись.

Наверняка кто-нибудь из монахов видел их, подумал я. Я не знал, как отнестись к этому случаю, и не смел никому рассказать о нем. А потому решил попросту о нем забыть. Молясь святому Франциску, я сказал, что всецело доверяю себя его покровительству и хочу лишь одного: служить Господу.

Вечером того же дня я снова заметил голландца, идущего за мной по пятам. А на следующее утро пешком отправился в Ассизи, дабы припасть к гробнице святого Франциска, повторить принесенные ему обеты и очистить свою душу.

Проходили дни, месяцы и годы. Все больше недужных приходили ко мне в надежде на исцеление. Я возлагал на страждущих руки, и порой это приносило изумительные результаты. Несомненно и то, что в окрестных селах молва обо мне шла не только как о целителе. Кувшины с молоком я находил теперь постоянно, причем в самых неожиданных местах. Порой я шел по улице в полном одиночестве и, завернув за угол, внезапно обнаруживал кувшин на булыжной мостовой.

Было еще одно обстоятельство, служившее для меня источником постоянных душевных терзаний. Я подозревал, что никогда не был крещен. Вряд ли испуганная повивальная бабка и придворные дамы позаботились о том, чтобы окрестить меня. На это трудно было рассчитывать. Как ни напрягал я свою память, в ней не всплывало ни единой подробности, указывающей на то, что я был подвергнут святому обряду.

«Но нехристя невозможно посвятить в духовный сан, — с ужасом думал я. — Значит, когда я служу мессу и превращаю вино и хлеб в Тело и Кровь Христову, чуда не происходит и я лишь разыгрываю перед доверчивой паствой нелепый фарс. Судя по всему, — сокрушался я, — все мои деяния не могут принести добрых плодов, ибо достигнутое мною положение зиждется на обмане».

Вы сами понимаете, что подобные размышления привели к тому, что я погрузился в состояние глубочайшей печали. Грусть моя была тем безысходнее, что я ни с кем не мог поделиться ее причинами. А потом вдруг я уверился, что кошмар, связанный с моим рождением в лондонском королевском дворце, не более чем плод моей бурной фантазии. Ничего подобного не могло произойти в действительности, решил я. Да и Доннелейт, скорее всего, мне привиделся. По крайней мере, я ни разу не слышал, чтобы монахи нашего ордена упоминали о тамошнем соборе. Впрочем, конечно, в течение многих лет король Генрих Восьмой подвергал католиков жестоким преследованиям и гонениям. Лишь недавно добрая королева Мария, взойдя на престол, восстановила в правах истинную веру. Если же все это не вымысел, а правда, значит, мне, по моим собственным расчетам, несколько более двадцати лет. Возможно, внушал я себе, у меня, как у всех прочих людей, было детство, которое просто-напросто изгладилось из моей памяти, не оставив даже туманных воспоминаний. Однако подобное предположение мало походило на правду. Чем больше я размышлял о своем появлении на свет, тем плотнее становился туман тайны, окутывавший это событие. Душа моя, охваченная смятением и тоской, окончательно лишилась покоя.