Энн Райс - Скрипка

Я шла медленно, чтобы луч прожектора опустился вниз и упал на меня. Я подошла к самому краю сцены, взглянула на лица, сидевшие передо мной. В зале сразу наступила тишина, словно кто-то срочно выключил все шумы. Кто-то закашлял, кто-то дошептывал последние слова, и все звуки в конце концов затихли.

Я повернулась и подняла скрипку.

И, к своему великому удивлению, поняла, что стою вовсе не на сцене, а в туннеле. Я слышала его запах, чувствовала, видела. Стоило руку протянуть — и вот они, прутья решетки.

Мне предстояла великая битва. Я склонила голову туда, где, как я знала, находится скрипка, не важно, какое колдовство скрыло ее от меня, и не важно, какие заклинания затянули меня в этот зловонный туннель с протухшей водой.

Я подняла смычок, который, как я была уверена, все еще держала в руке.

Проделки призрака? Кто знает?

Я начала с широкого взмаха смычком сверху вниз, пристрастившись к русской манере, как я ее называла, самой проникновенной, оставляющей больше всего места для печали. Сегодня вечером печали будет много. Я услышала ясные чистые ноты, звеневшие в темноте, как падающие монеты.

Но перед собой я по-прежнему видела туннель.

По воде ко мне шел ребенок, лысая девочка в ярком детском платьице.

— Ты обречен, Стефан. — Я даже губами не шевелила.

— Я играю для тебя, моя прекрасная дочь.

— Мамочка, помоги мне.

— Я играю для нас, Лили.

Она стояла у ворот, прижав маленькое личико к ржавым прутьям и вцепившись в них маленькими пухлыми пальчиками. Она надула губы и душераздирающе воскликнула: «Мамочка!» Она сморщила личико, как это делают младенцы или маленькие дети.

— Мамочка, без него я бы ни за что тебя не нашла! Мамочка, ты мне нужна!

Злобный, злобный дух. Музыка звучала как протест, как бунт. Пусть так и будет, пусть вырвется наружу гнев.

Это ложь, ты сам знаешь, идиотский призрак, это не моя Лили.

— Мамочка, он привел меня к тебе! Ма, он нашел меня. Ма, не поступай так со мной, мама! Мама! Мама!

Музыка неслась вперед, хотя я продолжала смотреть немигающим взглядом на ворота, которых там вовсе не было, на фигурку, которой там не было, я все это знала, но мне все равно было трудно дышать, так болело сердце от увиденного. Но я заставила себя дышать. Я сделала вдох со взмахом смычка.

Я играю, да, для тебя, чтобы ты вернулась, да, чтобы мы вместе смогли перевернуть страницу и все начать заново.

Появился Карл. Он неслышно подошел к девочке и положил руки ей на плечи. Мой Карл. Исхудавший от болезни.

— Триана, — хрипло прошептал он. Его горло было уже искорежено ненавистными ему кислородными трубками, от которых он под конец отказался. — Триана, как ты можешь быть такой бессердечной? Я могу странствовать, я мужчина, я умирал, когда мы познакомились, но ведь это твоя дочь.

Тебя здесь нет! Тебя здесь нет, зато есть эта музыка. Я слышу ее, и мне кажется, я до сих пор не поднималась на такую высоту, атаковав гору, словно это была Корковадо, откуда можно смотреть вниз сквозь облака. Я по-прежнему видела призраков. Теперь рядом с Карлом стоял и мой отец.

— Милая, отдай ее, — сказал он. — Ты не можешь так поступать. Это зло, это грех, это неверно. Триана, отдай ее. Отдай ее. Отдай!

— Мамочка.

Мое дитя морщилось от боли. Это платьице на ней было последним, которое я для нее выгладила, чтобы положить в гроб. Отец тогда сказал, что гробовщик… Нет… облака теперь закрывают лицо Христа, и уже не важно, является ли Он воплощением Слова или статуей, любовно созданной из камня, это уже не важно, важна лишь поза — распростертые руки, для гвоздей или для объятий я не… Опешив, я увидела мать. Заиграла медленнее. Неужели я действительно молюсь вместе с ними, говорю с ними, верю в них, подчиняюсь им?

Она подошла к железной решетке, ее темные волосы были зачесаны назад, как мне всегда нравилось, губы едва тронуты помадой, совсем как при жизни. Но в глазах ее полыхала ненависть. Ненависть.

— Ты себялюбива, ты порочна, ты отвратительна! — сказал она. — Думаешь, ты меня провела? Думаешь, я не помню? Я пришла той ночью плачущая, напуганная, а ты от страха прижалась в темноте к моему мужу и он велел мне уходить прочь, а ты ведь слышала, что я плачу. Думаешь, такое способна простить какая-нибудь мать?

Внезапно зашлась плачем Лили. Она повернулась с поднятыми кулачками.

— Не обижай мою маму!

О, Господи. Я попыталась закрыть глаза, но прямо передо мной возник Стефан и уже протянул руки к скрипке.

Ему не удалось ее отобрать или толкнуть, или нарушить течение музыки, а потому я все продолжала играть, я играла этот хаос, это омерзение, эту…Эту правду, так и скажи. Скажи. Заурядные грехи, только и всего, никто никогда не говорил, что ты убила их оружием, ты не была преступницей, которую выслеживали на темных улицах, ты не бродила среди мертвых. Заурядные грехи, и ты сама такая же, заурядная, заурядная и грязная, и маленькая, и бесталанная, а свою способность играть ты украла у меня, дрянь ты этакая, шлюха, верни скрипку.