Энн Райс - Час ведьмовства

Кем бы ни было это туманное, бестелесное существо, в сравнении со смертью матери его появление представлялось Роуан чем-то малозначительным. Сейчас она должна думать об отъезде, а не валяться на ковре и понапрасну тратить драгоценное время.

Роуан вскочила на ноги, торопливо направилась к телефону и набрала домашний номер доктора Ларкина.

– Ларк, я должна уехать, – объяснила она. – Срочно. Дело не терпит отлагательства. Как насчет того, чтобы Слэттери меня заменил?

Голос ее звучал спокойно и ровно, совсем как у прежней Роуан. Но хладнокровие было обманчивым. Разговаривая с Ларком, она вновь бросила взгляд на пустое пространство террасы, где ночью стоял высокий, стройный, элегантный незнакомец, и вновь увидела его темные глаза, неотрывно смотрящие прямо на нее. Она с трудом улавливала смысл того, что говорил в тот момент Ларк.

«Нет, это чертово существо вовсе не плод моей фантазии!» – подумала она.

Поездка до резиденции Таламаски – убежища, как называл ее Лайтнер, – заняла менее полутора часов. Только когда до усадьбы оставалось несколько миль, лимузин свернул с монотонной ленты федерального шоссе на прибрежную дорогу.

Целиком поглощенный беседой с Эроном, Майкл практически не обращал внимания на окрестный пейзаж.

К тому времени, когда они прибыли на место, Майкл обрел вполне ясное представление о том, что представляет собой Таламаска, и твердо пообещал Лайтнеру сохранить в тайне все, что станет ему известно после прочтения досье. У Майкла сложилось весьма благоприятное впечатление об ордене; ему нравились благородные и учтивые манеры Лайтнера, сдержанность в изложении событий, присущая Эрону культура речи. Не единожды во время разговора Майкл ловил себя на мысли, что с радостью вступил бы в ряды членов Таламаски, не будь он столь намертво привязан к своей цели.

Но, конечно, думать так просто глупо, ибо именно после падения в воду он обрел ощущение своего предназначения и экстрасенсорные способности, которые, собственно, заинтересовали и привели к нему Таламаску.

Еще Майкл чувствовал, что его любовь к Роуан – а в том, что это любовь, у него не осталось ни малейших сомнений – неизмеримо усилилась и существовала совершенно отдельно и независимо от его видения, хотя Роуан, несомненно, являлась неотъемлемой частью этого видения.

Уже почти возле самых ворот усадьбы Майкл попытался объяснить это Эрону:

– Все, о чем вы рассказывали, звучит на удивление знакомо. У меня возникает смутное ощущение узнавания, точно такое же, какое я испытал прошлым вечером, когда увидел дом. Разумеется, вы понимаете, что еще недавно я ничего о Таламаске не знал, а следовательно, ни о каком «знакомстве» не может быть и речи. Невозможно предположить, что где-то когда-то я что-то слышал о вас, но впоследствии забыл. Остается допустить лишь одно: они рассказали мне об этом там, за порогом смерти. Но сейчас я хочу подчеркнуть вот что: чувство к Роуан не ощущается мною как нечто знакомое. Оно не было предопределено заранее. Это чувство возникло неожиданно, вопреки предначертанию, и в моем сознании каким-то образом связано с протестом. Там, в Тайбуроне, когда мы завтракали в ее доме, я бросил взгляд в окно, на раскинувшийся за ним водный простор, и демонстративно, вызывающе заявил этим существам, что происходящее между мной и Роуан весьма важно и существенно для меня.

Эрон с неизменным вниманием выслушал его слова.

За время, проведенное в тесном общении, они успели лучше узнать друг друга, и установившиеся между ними непринужденные отношения, как казалось Майклу, воспринимались обоими как вполне естественные.

С момента отъезда из Нового Орлеана Майкл пил только кофе и намеревался продолжать в том же духе по крайней мере до тех пор, пока не прочтет все документы, обещанные Эроном.

Признаться, он устал от лимузина, от комфортабельной поездки по болотистой местности, от однообразного пейзажа за окнами машины. Ему хотелось глотнуть свежего воздуха.

Как только они свернули налево с прибрежной дороги, оставив позади насыпь дамбы, и въехали в ворота усадьбы, Майкл узнал это место – он помнил его по книгам. За многие десятки лет эта дорога, окаймленная дубами, была запечатлена на бесчисленном множестве фотографий. Ее готическое совершенство казалось поистине сказочным: гигантские дубы с мощными, покрытыми черной корой стволами простирали тяжелые, изогнутые ветви, образуя грубо изломанные арки, которые в свою очередь сливались в сплошной естественный потолок, тянущийся до самых террас дома.