Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

И ещё говорил Пламяслав:

- Старики помнят, что когда-то было много оленей. Так много, что за ними не приходилось ходить в тундру. Они бродили повсюду: в лесах, в полях и в горах, бегали огромными стадами, а перестук их рогов неумолчно звучал от Великой реки до большой воды. Люди ловили их на переправах, когда олени переходили реки. За ними не нужно было гоняться: достаточно было выбрать самого дряхлого. А теперь в лесу не увидишь оленя, все ушли в тундру, да и там их убавилось. Лёд пожирает землю. А всё потому, что грешим, обманываем Огонь, вот Он и слабнет, отступает перед братом. Так-то.

И странно, и жутко было вспоминать всё это. Будто услышал сказ о древних загонщиках, а эти загонщики раз - и явились во плоти, живёхонькие. Вчера ещё и представить было страшно, что они, чада Огня, потащутся в мёртвое место. А ныне - шли! Боялись, но шли. Надеялись на старика. Раз старик сказал, что спасёт, значит, спасёт.

- Оно, может, в мёртвое место и ходить не придётся, - утешал Огонёк. - Может, олени-то от него повернули куда.

И непонятно было, кого он ободрял: себя или товарищей.

Путь пролегал по лощинам и распадкам, среди выветренных скал и заснеженных груд валунов. Холмы волдырями громоздились на окоёме. След был хорошо заметен: широкая полоса вытоптанного снега среди нескончаемых сугробов, будто стремнина среди спокойной воды. Во многих местах снег был изрыт, чернела земля, торчали обглоданные ветки ягеля.

- Теперь-то уж не уйдут, - плотоядно предрёк Сполох. - Даже если пурга налетит, отыщем.

Собаки то и дело порывались вперёд, хотели мчаться во весь дух. Огоньку приходилось тормозить их вожжами и остолом. Он покрикивал на вожака:

- Куда погнал, Крестоватик? Охолони.

Крестоватиком пса назвали за серый, крест-накрест, пояс бурого меха вдоль хребта и по лопаткам - точь-в-точь как у молодого песца. Пёс был рьяный, быстро шалел в упряжи, в запале напрыгивал на лошадей, по-волчьи рвал их зубами, и Огонёк вынужден был всё время одёргивать его, чтоб не зарвался.

Собак лесовики не шибко привечали. Если хотели кого оскорбить, говорили: "Чтоб тебе сдохнуть как шелудивому псу". В хозяйстве собаки были бесполезны, только мясо жрали. Ездить на них желающих не находилось: смрад источали такой, что хоть из нарт выскакивай. Годились только для загона, но зато здесь проявляли себя во всей красе. Поймаешь Большого-И-Старого, погрузишь на кладовые нарты: собаки везут, красота! Зверолюди, говорят, ещё оленей впрягали, но для лесовиков олень - зверь священный, кроваворогий. Ему по воле Огня только Большим-И-Старым быть.

Ехали и трепетали. Боялись опять наткнуться на колдуна, боялись встретить зверолюдей, боялись мёртвого места. Но ехали. Вождя ослушаться - всё равно что поперёк общины пойти. Немыслимо! Вот и тащились как пойманные евражки: скрипели зубами, злились, и шли. Один только старик был спокоен. Жар-Косторез, ёжась, спрашивал его:

- Веселишься? А как в мёртвом месте? Сгибнем ведь.

- Где наша не пропадала, - откликался Пламяслав и продолжал хитренько поглядывать вокруг.

Редкая борода его заиндевела, в усах позвякивали сосульки. Он тёр замерзающий нос и хихикал, будто наслаждался унынием товарищей.

- Ну а колдун? - спрашивал Жар. - Если налетим на него?

- Один раз ушли, и второй раз уйдём.

Сполох предвкушал хорошую добычу. Говорил вполголоса Головне:

- Пять раз по пять раз пятков, должно быть. Туча! Ох разживёмся, земля мне в пасть!

И хлопал себя рукавицей по животу, скрытому под отверделым, хрустящим от стужи меховиком. Головня мрачно ухмылялся, косясь на него (вот рожа-то довольная! Небось радуется, что Светозара, недруга его, унизили). Однажды обернулся к Жару-Косторезу. У того лицо почти совсем утонуло под колпаком, один побелевший нос торчал как раскалённая головёшка. Даже бороды не было видно. Головня спросил его угрюмо, с затаённой враждебностью:

- Слышь, Косторез, а Отец Огневик милости тебя не лишит, когда узнает, что в мёртвое место ходил?

Тот вздрогнул, поднял на него лицо. В глубине колпака блеснули искорки зрачков.

- Община велит. Как же вождь?

- А вот так.

И отвернулся, довольный, что уел Костореза. Пусть теперь изнывает от тревоги, любимчик Отца Огневика.

Они всё ехали и ехали по полосе вытоптанного снега, а холмы на окоёме будто и не приближались. Небо потемнело, щёки задубели от морозного ветра. Гривы лошадей блестели инеем, собаки повизгивали, предчувствуя гонку. Огонёк покрикивал на псов, натягивая вожжи: