Виктор Точинов - Графские развалины

— Пробовал… — протянул Кравцов, удивившись Пашиной догадливости. — Год назад попробовал, благо все допуски и подписки еще в силе оставались… Мне, дураку, надо было взять билет в Казахстан, а на объект попросту, через дыру в периметре, благо знал их наперечёт… Но я, как умная Маша, официальное заявление написал на посещение…

— И что?

— До сих пор икается… Пригласили в Большой Дом — якобы заполнить бумажку какую-то. И четыре с половиной часа на допросе продержали.

— Зубы напильником пилили и требовали признаться, что на ЦРУ работаешь?

— Ну это ты «Арбатских деток» начитался… Я и сам толком не понял, что их интересовало. Гоняли по кругу: с кем рядом служил, да чем занимался, да не замечал ли чего странного… А в чем дело, так и не сказали. У меня впечатление сложилось — стряслось там что-то нештатное колоссальных размеров. Словно бы рвануло так, что уже не найти крайних и виноватых, даже по кусочкам не собрать. Но официально ничего не сообщали, да и нечему там вроде так взрываться…

Наташа в этом разговоре не участвовала. Её служба на затерянных в степи объектах и всевозможные рыбные Клон-дайки не интересовали. Но когда пошли снимки более свежие — сделанные на литературных тусовках — активно присоединилась. В современной литературе популярных жанров она разбиралась неплохо. Зато теперь больше молчал Пашка.

Кравцов, впрочем, в комментариях был скуп:

— Одно скажу про пишущую братию: пьют ничуть не меньше офицеров.

— А это кто? — показала Наташа на изображение человека с глубоко посаженными глазами и тяжёлым лицом. Тот стоял в самом центре группового снимка, единственный из присутствующих держа в руке зажжённую сигарету. Среди обступивших человека с сигаретой находился и Кравцов — ничем почти не отличающийся от сегодняшнего.

— Это Мэтр, — сказал Кравцов и назвал фамилию. — Я у него проходил нечто вроде литературного ликбеза. Циничный оказался мужик до ужаса. Говорил прямо: главное писать не хорошо, но продаваемо… Хотя наука его пригодилась.

— Знаешь, я читала его вещи… — медленно сказала Наташа. — Да и кто их не читал… По книгам он примерно таким и представлялся, с таким взглядом. Странные книги… Если бы у Терминатора — того, из первого фильма — прорезалась страсть к писательству, то получилось бы нечто похожее.

Кравцов коротко согласился. Не хотел развивать тему. Свежи были в памяти странные обстоятельства, предшествующие смерти Мэтра; говорили о них между своими шёпотом, на ухо…

…Наконец вечер воспоминаний, плавно перешедший в ночь, завершился. От предложения заночевать здесь — никуда, мол, эти плиты не денутся — Кравцов отказался. Перед уходом он ненадолго остался с Пашкой наедине.

— Возьмёшь одного из моих лбов в попутчики? — спросил Козырь. — Наташке скажем, что я что-нибудь в вагончике позабыл…

— Дойду сам, не маленький… — сухо откликнулся Кравцов. — И кажется мне, что зря ты от неё эту историю прячешь. Так или иначе выплывет… Да и мне, дорогой друг, по-моему, ты далеко не всё рассказал.

Он посмотрел Пашке прямо в глаза. Тот выдержал взгляд, не смутившись. И ответил так, что Кравцов ему почти поверил:

— Брось, ничего я за душой не прячу… А что история не полная, обрывочная, так извини, я и сам ведь многого не знаю…

…В последней фразе Пашка-Козырь не лукавил. Многого он действительно не знал. Например, не знал, что первый удар, нанесённый Сашком Динамиту, в переводе с японского именовался очень красиво: полет ласточки над вечерним морем…

…В переводе с японского это звучало красиво: полет ласточки над вечерним морем. Но воздух рассекла не быстрокрылая птичка — холодная сталь клинка.

Удар должен был отсечь руку — правую кисть. Не отсек. Рука метнулась навстречу — не то надеясь отвести или остановить безжалостное лезвие, не то просто рефлекторно. Два пальца упали на землю. Указательный и средний. Кровь не ударила струей— в последовавшие несколько секунд. Так всегда и бывает — спазматическое сжатие сосудов.

А потом уже стало не понять, откуда хлещет и льётся красное.

Самое страшное было— звуки. Вернее, почти полное их отсутствие. Один умирал, другой убивал — и оба молчали. Тяжёлое дыхание. Стон рассекаемого воздуха. Шлепки стали о плоть. Скрежет — о кость. Наконец — уже не крик — булькающий клекот — неизвестно какой по счёту удар рассек горло.

После этого все кончилось — для Динамита — довольно быстро. Но Сашок Зарицын рубил и рубил неподвижное тело…