Стивен Волк: Готика

Дверь закрылась с отдаленным раскатом грома, или выстрелом? Другая дверь открылась рядом со мной, сама собою. Я не могла сопротивляться, когда меня потянуло в нее, и оказалась в толстом слое пороха, который наполнял помещение, подобно туману.

Пахло болотом и малярией. Я слышала греческое бормотание и сквозь сеть, которую я сначала приняла за паутину, различила знакомые силуэты. Наверное, Флетчер — сложение было его. Другие. Доктора, полевые хирурги — все переговаривались друг с другом, обмениваясь мнениями на местном ломаном диалекте. За ними сквозь палаточную ткань я различила очертания марширующих солдат с винтовками и саблями, там же были лошади. Вспышка пушечного огня напомнила мне вспышку молнии. Я старалась продраться сквозь сеть к кровати, подле которой лежали знакомые штаны и зеленый жакет. На ней лежал человек, окруженный полевыми докторами, рядом находился Флетчер. Я слышала, как он плакал, словно дитя, держа руку пациента в своей руке. Я знала, что увижу, когда подойду поближе и стану различать голос бредящего, мятущегося в агонии и гневе человека. На лице Байрона был написан неподдельный ужас, в то время как его щеки были покрыты двенадцатью жирными пиявками, которые свидетельствовали о беспомощных попытках докторов остановить жар, тоненькие полоски крови прорезывали его лицо, а он смотрел на меня.

И стал кричать.

Я тоже стала кричать. Я обнаружила себя, запутавшейся не в москитных сетях полевой палатки, среди луж крови, греческих шлемов и военных действий, а в шторах окна комнаты для гостей виллы Диодати.

Раскатистый гром снаружи вернул меня к действительности. Но это все было действительностью.

Диодати. Посвящено Богу.

Я посмотрела на тонкие прозрачные белые шторы, аккуратно задернутые так же, как когда я в первый раз смотрела на них с кровати. Очертания, которые теперь я видела в них, были не фанатом, явившимся за прядью волос поэта, не калекой крестьянином, живущий по соседству, не воображением, играющим со мной, не тенью расщепленного молнией дерева. Очертания фигуры, которая смотрела на меня жалобными желтыми глазами, были Созданием, которое мы произвели на свет в результате сумасшедшего совокупления наших больных умов. Мы смотрели друг на друга, мать и дитя. Мы смотрели не прощая, но мы поняли.

Я поняла.

За окнами буря пенила озеро, превращая его поверхность в покрытое оспинами лицо. Шелли тонул. Я слышала его, когда он крикнул в очередной раз, появившись на поверхности бушующего озера.

Фигура в темноте молча кивнула. Я поняла теперь.

Я поняла, что я должна сделать.

Я медленно подошла к окну, раздвинула портьеры, наше создание исчезло. Я вышла на террасу, в мгновение дождь промочил меня до нитки. Мой халат прилип ко мне, как вторая кожа, волосы тонкой шапкой охватили мой череп.

Я смотрела на белые всполохи в небе.

Вновь я слышала его, он звал меня. — Мэй, помоги мне, помоги мне. — Я слышала, как перевернулась лодка, я видела молнию, сверкнувшую, как раздвоенный язычок змеи.

Я поняла.

Я взобралась на холодный скользкий каменный парапет, неуклюже балансируя на высоте тридцати футов над каменными ступеньками внизу.

Я вытянула руки…

Я смотрела на озеро.

Это было выходом.

Убрать страх. Весь страх.

Меня звал Шелли.

Он хотел меня.

Я закрыла глаза и увидела его, карабкающегося по песчаной могиле, старающегося сползти с погребального костра. Языки пламени не приносили ему вреда. Он был холоден, но я могла вновь сделать его теплым, вернуть к жизни.

Я видела его улыбку. Он протянул ко мне свои руки.

Я шла по карнизу, накапливая силы. Последнюю, необходимую мне силу воли, чтобы совершить деяние, чтобы шагнуть туда и закончить все это, и начать все это. Избавиться от грязи. Дать жизнь там, где была только смерть. Дать любовь — последний подвиг любви — там, где был только страх.

Шелли.

Холодный воздух пронизывал мое тело. Я знала, что поступала правильно. Только это было правильным выбором . Оно сказало мне об этом и показало мне выход.

Я потихоньку подошла к самому краю крыши и шагнула вперед.

Руки, словно клещи, обхватили меня и втащили обратно в комнату. Меня жестоко втащили в комнату, пронесли сквозь сопротивляющиеся белые портьеры — парусина хлопала и свивалась вокруг меня в быстром течении, стремясь утащить на дно. Я слышала крики Шелли. Я пиналась и била кулаками в грудь моего насильника, в темную тень, не дающую мне умереть . Нет, дай мне умереть! Дай мне УМЕРЕТЬ! Он пах катакомбой и был приятен, так приятен, как приятна лавандовая настойка.