Стивен Волк: Готика

Я опустила взгляд.

Дверная ручка стала поворачиваться. Мой мочевой пузырь не выдержал, тонкая оранжевая струйка стекала к моим ногам, горячо обжигая меня. Каждый дюйм поверхности моей кожи трепетал. Я закрыла глаза.

Оно прекратилось.

Дверная ручка прекратила поворачиваться. Я снова вздохнула с облегчением, но только на один момент. Освобождение от ужаса было до боли коротким — я знала, что так и будет. Теперь, я знала, будет более изощренная пытка. Мне пришлось иметь дело с самым чистым и самым невинным из образов, которые Наше сознание осквернило своим прикосновением.

Из-за двери я услышала самый прекрасный звук, который мне доводилось когда-либо слышать, и тем не менее он заставил мою кровь превратиться в лед.

— Мама, мама, ма…

Это был тоненький голосок, который я знала и любила. Наш маленький синеглазый ангел. Наш Вильям.

— Мама, мама…

Ужасная мысль промелькнула у меня в голове, что Существо каким-то сверхъестественным способом посетило Чапиус, наш дом, что оно задушило нашу бедную служанку Эльзу, что оно склонилось над кроваткой моего спящего ребенка и использовало его для какой-то непостижимой демонстрации своей ненависти, что Вильям был здесь сейчас за дверью — сжатый стальной хваткой монстра, которого мы создали.

Материнский инстинкт заглушил страх, я увидела, что открываю дверь и выбегаю на абсолютно темную площадку.

— Вильям? Малыш?

Звук исчез. Все было тихо. Ужас вновь возвратился в мою душу. Я молила голос ответить, дышал ли он еще, не был ли задушен железной рукой монстра.

— Мама, мама, ма…

Голос маленького ребенка приковал меня к лестничным перилам. Я перегнулась через них и посмотрела вниз. В коридоре было темно, в этом мраке можно было различить лишь очертание лестницы и больше ничего. Две зажженные свечи стояли на серебряных подсвечниках по бокам обитого сатином маленького гробика. В гробу — лежал мальчик, но не Вильям — старше, чем Вильям, примерно четырех лет от роду, но с таким же прекрасным лицом, такими же длинными белокурыми локонами и одетый в голубое, как мы одевали Вильяма. Прекрасные глаза были закрыты, прекрасное лицо спокойно. Маленькие руки скрещены на груди. Вильям, но не Вильям , у него был мой разум.

Теперь я поняла, что он был внутри меня.

Я услышала чавкающий звук в темноте, повернулась и быстро убежала назад в комнату для гостей. Вбежав, я захлопнула дверь во второй раз, прижавшись к ней спиной еще крепче. Я находилась в склепе.

Комната для гостей исчезла. Дверь за мной вела в одну из ниш, которая разделяла окружность катакомбы. Я же стояла лицом еще к пяти.

Я попыталась убежать сквозь дверь позади меня. Она была закрыта, плотно закрыта с той стороны. Я надавила на дерево сжатыми кулаками, не последовало ни звука. Я попробовала каждую из дверей, изо всех сил стуча по ним кулаками. Двери не шелохнулись, точно были прибиты гвоздями. Измученная, с кружащейся от недостатка кислорода головой, я отринулась назад, чтобы прислониться к стене, и оказалась в дверном проходе, ведущем в незнакомый холл.

Мозаичный пол поразил меня, комната не была похожа на другие в Диодати. Она была довольно широкая, светло выкрашенная на итальянский манер, с простыми арками. Буря закончилась, воздух был чист, свеж и солоноват. Он достигал моих легких через широкое окно. Кроме жужжащих насекомых и моего тихого постанывания вокруг не раздавалось ни звука. Я села, поджав под себя ноги, и увидела стол , высовывающийся из тени прямо передо мной. Шелли, одетый иначе, чем ночью, прижался к шторам, завороженный страхом, высоко над столом висел фонарь. Стол оказался кроватью, деревянной кроватью. На ней лежала фигура — я сама . Руки крепко вцепились в спинку кровати, лицо было покрыто крупными каплями пота. По всей видимости, со мной произошел припадок. Во рту у меня находился прикушенный ватно-марлевый тампон, вложенный заботливой няней. Постельное белье сбилось. Мои ноги были согнуты в коленях и разведены в стороны. Мой живот содрогали родовые схватки. Я наблюдала со стороны, как сама содрогаюсь в родовых конвульсиях, объятая жаром, как моя голова приподнимается с подушки и вновь бессильно падает. Затем наконец я замерла, когда доктор мыл свои окровавленные руки.

Я отвернулась, закрыв глаза.

Я почувствовала, что наклоняюсь над деревянной люлькой, к своему ужасу в ней я обнаружила мертвого окровавленного новорожденного, лежащего, как кусок мяса на полке мясника.