Сергей Косов - Русская готика

1.

Впервые всю гнилую сущность капитализма Свят Васильев осознал в двадцать девять лет, когда внезапно был уволен с уютной должности младшего менеджера в компании "Каждая бочка", торгующей продуктами пробкового производства. Свят заведовал продажей пробок для шампанского и ежедневно терроризировал звонками директора единственного в Ужове ликероводочного завода – работа неблагодарная, но и не пыльная, а оклад какой-никакой, а был. И вот в один из обычных, казалось бы, дней, к нему подошёл старший менеджер и, с плохо скрываемой радостью, объявил, что, в связи с кризисом, отдел шампанского объединяют с винным, а самого Свята, несмотря на его заслуги в области менеджмента, увольняют к херам. Несчастный собрал свой рабочий скарб, как-то: две кружки с логотипом компании (дырявая деревянная бочка), корпоративная футболка и красивая рамка для фотографий со стандартным рисунком гор – и удалился из душного офиса, который он делил с двумя женщинами неопределённого возраста и должности.

Он шёл нарочито гордой походкой по пустой улице, обуреваемый отчаянием и гневом. В его душе образовалась внезапная пустота, будто вынули из неё разом всю повседневность, всю осмысленность, приятную будничность, оставив неприятное бередение и томящее беспокойство, а с мыслей, до того послушно пасшихся на пригорке, словно сняли привязь, пустив по полю. Одна из них и бежала в направлении смелой и дерзкой критики сложившихся в нашем обществе капиталистических отношений, приводящих к тому, что хороший, в сущности, человек бредёт сейчас, как пёс, в разгар рабочего дня по голой улице, и несёт пару кружек в фирменном пакете.

Другая мысль, не иначе как объевшись белены, требовала восстановить справедливость, а при одном только помысливании этого слова в любой человеческой личности трепещут все телесные и внутренние составляющие, одна сила этого буквосочетания наполняет существо мощью и неуёмной деятельностью. Так вышло и со Святом: услышав внутри себя призыв к дерзкому акту возмездия, он исполнился нетерпения и возбуждённого дрожания, на одном дыхании добежав до квартиры с нахальной, но в то же время удивительной по изяществу сути, мыслью: "Систему надо менять".

2.

Менять надо было всю систему, не иначе, пусть Свят стал её очередной жертвой, но долг любого трепетного сердца отвратить себе подобных от столь явного зла. "Как же можно, – рассуждал он. – Живого человека потревожить в его ясном согласии с миром ради объединения отделов? А ведь мой случай не единственный и не самый вопиющий – ради прибыли человек готов на любые мерзости, он не пожалеет и ребёнка, и бельчонка, всё ради икорки на хлебушек… Эх, подлость! Угораздило же родиться в столь тёмные времена. Наверняка, я не одинок в своём гневе – сколько же нас, униженных и растоптанных этим безблагородством, этой мерзкой жадностью под маской деловитости и жаждой показной респектабельности, сталкивающей в смертельной связи многомиллионность людей".

В своём теоретическом рассуждении Свят использовал призабытое содержание университетских лекций по экономике, которые он неизменно пропускал, но конспекты которых, позже, с учтивым беспокойством переписывал у одногруппницы Зойки, блондинистой и грудастой девахи. Свят немного сбился на воспоминания о гуляниях с Зойкой по шашлычным города, об их суетливых соитиях и том, как он игриво пощипывал её за ляжки в момент экстаза, и о прочих студенческих делах. За ностальгией прошла большая часть вечера. Как оказалось, всё же не зря: среди прочего вспомнилось, что в те годы Свят водил дружбу с Дениской Красавкиным, сыном то ли генерала, то ли подполковника. "Дениска наверняка устроился в администрацию – в военные его, вроде, не тянуло, значит, путь один, – подумал Свят. – Через него можно войти во властные структуры и саботировать их работу."

Также в тот вечер он подбил оставшиеся финансы – расчёт сложил в кучку с некоторыми сбережениями – сумма вышла вполне достаточная для некоторого периода жизни, посвященного лишь борьбе за идеалы. "Откажу себе в некоторых излишествах, – рассудил Свят. – Многого мне и не надо: картошечку да кефир, печенья, да куру по выходным – хватит на полгода". Он порыскал по шкафам и извлёк из антресоли тетрадку с котом, в которой когда-то писал списки покупок и телефоны, а ныне заброшенную за ненадобностью, нашёл ручку, и важно уселся за кухонным столом, занявшись написанием доктрины. Работал старательно, до глубокой ночи, внутренне осознавая, что утро можно теперь начать в любое удобное время, а сейчас, на горячих парах, писалось точно и стремительно.