Гай Смит - Кукла маниту

— Спасибо, — повторил он.

— Не за что. — Гадалка уже не улыбалась. — Может, в следующий раз вы позволите предсказать вам судьбу.

— Конечно. — Кивнув, он повернулся и зашагал следом за своей рослой женой, тащившей Ровену за руку.

На изрядном расстоянии от шатра Лиз повернулась. Никогда еще Рой не видел ее в такой ярости. В глазах пылал яркий, под стать волосам, огонь, рот превратился в тонкую линию. Бескровные губы разжались, но лишь затем, чтобы излить на Роя поток злобы и презрения. Однако громоподобный раскат музыки почти заглушил голос Лиз.

— Ты что, совсем свихнулся?! — кричала она. — Ровене пора спать, а вместо этого по совету какой-то… грязной скво ты ведешь ее в гадкий балаган! А ты подумал, что это зрелище — не для ребенка? Может быть, там даже похабщина… Я не позволю! Слышишь? Не позволю!

Ровена вдруг бросилась к отцу, обняла его за пояс, прижалась лицом к животу и зарыдала. Лиз совсем забыла, что Ровена способна читать по губам. Ребенок все видел и понял.

— Мы обещали, и теперь ничего не поделаешь. — Рой говорил во весь голос, почти кричал, перекрывая шум. Лиз что-то возражала, но Рой не слушал, решив добиться своего во что бы то ни стало. — Мы все равно пойдем на Панча и Джуди, хочешь ты этого или нет.

Лиз умолкла. В глазах ее не было слез — только искорки ярости. Боже, как она ненавидит эту индианку! Ведь это все из-за нее! Ей одно нужно — заманить к себе Роя. Она хочет, чтобы Рой вернулся в шатер! Хочет охмурить его, грязная сучка! А Рою только того и надо! Боже, и что он в ней нашел?

“Не бывать по-твоему, дрянь! — мысленно обратилась к ней Лиз. — Хотя сейчас нам ничего другого не остается, как идти на Панча и Джуди. Но уж потом мы сюда ни ногой! Какое кругом убожество, какая грязь! Сразу видно, ради чего устроена эта ярмарка — чтобы вытягивать кровные денежки из карманов посетителей. Будь у людей хоть капелька мозгов, они бы за версту обходили этот свинарник. Тогда и хулиганам пришлось бы искать другое место для своих разборок”.

“Так и быть, — решила Лиз. — Сегодня мы пойдем на спектакль, зато потом забудем сюда дорогу”.

Спектакль задерживался, и зрители, которых набралось всего сорок-пятьдесят, нервничали. Некоторые разбрелись по другим аттракционам. Возможно, позже они вернутся… Хотя едва ли.

Кэтлины сидели в первом ряду летнего театра, отгороженного от ярмарки зверинцем и шеренгой припаркованных автофургонов и грузовиков. Стены театра вызывали чувство клаустрофобии, но только здесь можно было укрыться от вездесущей музыки.

Дети сидели на коленях у родителей, некоторые уже спали. Многие неподвижно смотрели на большой деревянный куб с крикливо раскрашенными занавесами. Наконец один занавес затрепетал, словно находившиеся за ним маленькие, в фут высотой артисты разделяли нетерпение зрителей. Вероятно, за квадратной древесностружечной плитой над сценой уже спрятался человек, а то и двое, которым предстояло дергать за ниточки. Настоящие артисты — люди, но не им, а куклам достанутся восторг и негодование публики. Так уж заведено: Джуди срывает аплодисменты, а Панч — оскорбительные возгласы возмущенных насилием людей.

Сегодня насилия будет вдоволь, но ведь публике только того и нужно. Без этого наркотика она как без воздуха.

Вздох облегчения и возбужденные возгласы; занавесы медленно, рывками раздвигаются; слышен скрип ржавых блоков. За сценой — декорации. В темно-синем окне улыбается луна — надо понимать так, что действие происходит вечером. Меблировка скудная — два стула, стол и колыбель на авансцене. Из колыбели торчит крошечная макушка. Кто-то из зрителей сразу забирается на скамейку, чтобы разглядеть деревянного младенца. Спектакль еще не начался, а ребенок уже вызвал сочувствие в зале. Все знают, что ему придется пострадать.

Появляется Джуди. Шелестя по полу длинным передником, она семенит к своему отпрыску и наклоняется над ним, часто кивая головой. Вроде бы у нее шевелятся губы — наверное, иллюзия, а может, нижняя челюсть на пружинке. Через секунду на сцену выйдет злодей, замысливший погубить собственное чадо, сбросить бремя со своих преступных плеч.

Джуди протягивает руки к ребенку, словно хочет схватить его и прижать к груди. Поздно! Вопль ужаса тонет в яростном рыке: на сцене материализуется разодетый под клоуна Панч. Публика свистит и мяукает, где-то в последних рядах плачет малыш.

Рой Кэтлин ловит себя на том, что напрягся и обнял дочь за плечи. Лицо! Как злодей посмотрел на зрителей — с насмешкой и угрозой! Хочется заслониться от этого взгляда, вжаться в спинку скамьи.