Сергей Шведов: На кладбище ветер свищет

О двойной жизни побирушки никто не знал, или же компетентные органы только делали вид, что не знали всей подноготной. Сумасшедшую она когда–то разыграла перед психиатрами столь же талантливо, как чуть позже — удрученную бедой нищую мать–одиночку. Возможно, ни один театральный критик не подметил бы фальши. Стоит ли теперь удивляться головокружительному успеху белобрысой «цыганки Азелы», этой ночной бабочки, которая так стремительно летела на блестящий огонек жизненного успеха, что столь же быстро на нем и сгорела.

Бронебойная справка об умопомешательстве на сексуальной почве со склонностью к перверсиям — надежный пропуск в радужный мир девочек и мальчиков нетрадиционной ориентации, потому что каждый из «эдаких таких–сяких, да не таких прочих» в душе осознает, что еще в прошлом веке он или она обязательно получили бы подобную справку. Причем в довесок к ней: он (оно) — отсидку по статье, она (оно) — принудительное лечение в психушке.

Аза — Азела хоть и не была «оно», но любила отдохнуть от тяжелой и грязной работы в должности смотрящей за вымоганием денег на человеческой жалости в массажном салоне «Лесгей».

Там она была постоянным ВИП-клиентом этого подпольного ночного клуба. Под псевдонимом и гримом, разумеется, так уж в ее жизни повелось. Лишь только в этом уютном подвальчике с отделкой класса люкс ей нравилось забыться и расслабиться после всех тягот, связанных с двойной жизнью, которая грозит рано или поздно обернуться раздвоением сознания, то есть банальной шизофренией. Массажный салон обеспечивал ей полноценную психотерапию и… анонимность.

Когда Азела разделась в своем персональном массажном кабинете с круглогодичным абонементом и, подобно царице Клеопатре, возлегла на кушетку, то из заветной дверцы служебного хода почему–то не вышел мужественной поступью ее персональный чернокожий мачо–массажист, зато в кабинет вломились двое одетых в камуфляж качков–мордоворотов в черных масках и дохлый коротышка в широкополой шляпе, которая делала его чуточку повыше.

— Рано расслабилась, Азела!

— Первый раз слышу эту кликуху, начальник.

— Ну что ты ломаешься! Аза Ильинична Никитенкова обычно охотно откликается на нее на «работе».

— Фу, от вас несет, как от грубых мужиков! Даже натуралов.

— Ты не ошиблась, но наша сексуальная ориентация тут не причем. Мы — не полиция нравов.

— Я вызову охрану!

— Эти двое за моей спиной теперь и есть твоя надежная охрана, — сказал коротышка. — Поднимайся и пошли.

— Я же раздета.

— Нагими мы в этот мир пришли, нагими и уйдем.

Ей залепили рот пластырем, скрутили руки, вытолкали в темный коридор, провели по лабиринту ходов, вытолкали из дверей подвала на какие–то задворки, усадили в машину и повезли по самым непроглядным улицам за город. Она пыталась мычать залепленным ртом и дергаться связанными руками и ногами, но ее похитители в дороге не проронили ни единого слова. Как будто бы они везли не обездвиженную девушку, а связанного кабанчика, купленного по дешевке в деревне для загородного пикника по случаю грандиозной встречи бывших одноклассников.

* * *

На заброшенном деревенском кладбище Азелу вытолкали из машины, развязали руки и ноги, освободили рот. После ночного дождя тут было неприютно и неприглядно. Из мокрых кустов на просевших могилках поднимался туман, от которого кидало в озноб.

У свежевыкопанной ямы за покосившейся кладбищенской оградкой в призрачном сиянии полноликой луны торчал свежеошкуренный заостренный осиновый кол, прочно вбитый в землю.

— Кто на меня наехал? — прохрипела Азела со всей злостью, когда язык стал слушаться ее.

— Тебе от этого полегчает? — усмехнулся коротышка в шляпе, подталкивая носком туфли комок земли в глубокую яму.

В полночь на заброшенном кладбище Азеле, совершенно голой, было так жутко и холодно, что ее колотил цыганский пот. За лесочком в деревне выла на луну собака. Ей вторил, выматывая душу, лупоглазый сыч.

— Чо надо? — выкрикнула Азела.

— Долг платежом красен, — спокойно прикурил дохлый коротышка. Руки у него не дрожали, как у его жертвы.

— Никакого долга на мне нету. Я всем проплачиваю вовремя.

— Долг нищелюбия, сестра моя, извечно обременяет каждого православного до скончания его скоротечных дней.

— Ничего никому не должна!

— Мы все должны по гроб жизни любить страждущих и обездоленных, а ты до сих пор и копейки не пожертвовала на помощь нуждающимся и обремененным, сестра.