Роман Ударцев - Рыцарь призрения. Том второй

– Расскажи мне сказку.

Денис посмотрел в ее глаза, которые засветились знакомым колдовским светом и понял, что она не удовлетворится «Незнайкой» или «Винни Пухом».

– Хорошо, – кивнул он, поднимаясь и подхватывая ее на руки – пойдем в Расписную комнату.

Конечно, раздеваться они не стали, просто сели возле серебряного щита. Денис понятия не имел с чего начать, но стоило ему коснуться воды, как слова сами полились изо рта:

– В Небесной Канцелярии что-то напутали, и Людмыла Мыкытишна Ломако оказалась в затруднительном положении. Вместо того, чтобы проследовать, как положено, по темному тоннелю к свету, она угодила в самое гадкое посмертие, которое только можно было придумать. Право слово, она бы предпочла ад…

Глава 35

Сказка восьмая.

Заслуженный учитель.

В Небесной Канцелярии что-то напутали, и Людмыла Мыкытишна Ломако оказалась в затруднительном положении. Вместо того, чтобы проследовать, как положено, по темному тоннелю к свету, она угодила в самое гадкое посмертие, которое только можно было придумать. Право слово, она бы предпочла ад, чем оказаться в замурзанном, сопливом теле пацана. Да еще такого!

Мамаша Феденьки Козлова решила, что незачем ей прозябать с отцом ее ребенка и, забрав ребенка, умчалась на историческую родину в Люботин, Харьковской области. Бывший муж, нищеброд и тюфяк, горбатившийся электриком на Ивановской текстильной фабрике, был признан бесперспективным. Кристина Козлова, в девичестве Салогуб, принялась ждать орды принцев, которые обязаны были укладываться штабелями у ее ног.

С принцами в Люботине была напряженка, потому как монаршие особы не спешили посетить этот райцентр, а все местные перспективные барыги были разобраны более юными девицами. В свои тридцать Кристина уже вышла из возраста охмурения. Если сюда прибавить порядком обрюзгшее и располневшее тело, не слишком начитанный разум и селянские манеры, то шансы на принца оказывались и вовсе призрачными.

Самомнение немного утешали бесплодные попытки бывшего мужа увидеться с ребенком, которые Кристина мастерски купировала миллионами отговорок. Бессильная ярость мужчины изрядно поднимала самооценку и улучшала настроение.

Мнение Феденьки на этот счет ее не интересовало. Да и вообще она не очень любила сына, ведь именно он мешал ей устроить личное счастье. Вот матерок, который вырывался из ее рта как междометия, никак не мешал, а пацан отпугивал богатых самцов. Если бы Кристина не боялась осуждения окружающих, то легко бы сдала сына в детский дом. Но оттуда его тут же забрал бы бывший муж, что было недопустимо.

Центром местного интеллекта была, разумеется, школа. Куда определили Федора. На его беду, в это самое время начался подъем «свидомости» среди самых необразованных частей населения. Именно на их тупости и жажде халявы, нацисты пришли к власти. Русский мальчик чувствовал себя в сельской школе, как негритенок в Итоне. Тем более, что мальчик был довольно умен, особенно на фоне одноклассников – жертв украинской образовательной реформы.

Только в двух вещах он уступал местным «гениям». Федор не отличался умением драться и познаниями в украинской мове. Ребенок пытался хитрить и калечил русский язык, стараясь чтобы русские слова походили на местный говор. В большей части речи это вполне проходило, но некоторый процент украинской мовы был взят из польского языка, который Федор не знал. Над ним смеялись, когда он ошибался. Его били, когда он получал хорошие отметки.

«Москалык» приходил домой в синяках, но мать отмахивалась от него, мол, не ной. Время тянулось для Федора медленно. Возможно, с годами травля бы утихла. Мальчик приучился бы быть посредственным, не высовываться. Но были еще и учителя.

Некоторые были вполне приличными людьми. Пускай затюканными социальным беспределом властей, но все же не озлобившимися. Таких с каждым годом становилось все меньше. Не зря заокеанские партнеры выделяли суммы для «улучшения» системы образования. Старые кадры уходили на пенсию, увольнялись под давлением «громадськости», то есть самых оголтелых националистов. Некоторые, особо принципиальные, получили сроки за «москальску пропаганду».

Новую формацию учителей возглавляла Людмыла Мыкытишна Ломако. Хотя ей было уже за семьдесят, но ее новые власти ценили и берегли. Официально Ломако преподавала украинский язык и литературу, но также была нацистским идеологом в школе. Ее отца, активного участника бандеровского подполья и полицая в годы Великой Отечественной Войны, коммунисты посадили. Что было, разумеется, ничем не мотивированной репрессией против хорошего человека. А поскольку все коммунисты были русскими, в это Людмыла Мыкытишна свято верила, то ненависть к русским у нее зашкаливала. Что, впрочем, не мешало ей пролезть на должность комсорга во времена СССР и оттуда гадить втихую. Ну а в девяностых она развернулась на полную.