И тогда вновь возникает фигура Великого Старца Тун Ли. На совещании старейшин Шухая он говорит, что надо умилостивить Горного Духа, принести Великому Вану человеческую жертву. Он уверен, что спасение – не в противостоянии, ведущем к взаимному истреблению. Ради этого Тун Ли решил пожертвовать собою. В последний раз он встретился с Великим Ваном на месте жестокой схватки охотника и зверя. Смертельно раненный осколком разрывной пули, тигр готовился нанести страшный удар врагу. В этот роковой момент между ними встает фигура старца Тун Ли. Он пришел сюда выполнить свой обет и принести себя в жертву, как того требовал Закон тайги.
Ван был поражён и озадачен. Он помнил первую встречу с Тун Ли, когда уступил ему дорогу. И теперь, «поняв его чистые помыслы», Ван должен сойти с его пути. И он сошёл. Из уважения к Человеку. Старик долго шёл по следам уходящего Вана. Наконец зоркие глаза его увидели фигуру могучего зверя, неподвижно лежащего на вершине утеса.
Смерть Вана величественна. В самой его смерти – выражение спокойствия, красоты и силы: «Солнце багрово-красным шаром опускалось в туманную марь горных далей. Косые лучи его бросали кровавые блики на утёсы, скалы и голову хищника, неподвижную, как гранитное изваяние. Могучая фигура его возвышалась над хребтами гор».
Но, следуя легенде, Байков пишет, что Ван не умер – он заснул глубоким сном. «Настанет время, когда Великий Ван проснётся, и могучий голос его прокатится по горам и лесам, рождая многокрасочное эхо. Небо и земля содрогнутся, и пышно расцветет прекрасный цветок священного лотоса». Байковское видение сущего в отношениях человека с природой очень созвучно видению его одногодки – славного писателя В. К. Арсеньева (1872–1930) в документально-художественной повести «Дерсу Узала», написанной тринадцатью годами раньше. Тун Ли – это собрат Дерсу Узала, и оба они – дети природы, страстные защитники и хранители волшебного таёжного мира.
Проницательный читатель, безусловно, обратит внимание на два немаловажных момента байковской повести – её пролог щедро напоён жизнью: «Была ранняя весна. Тайга ожила, и буровато-серый фон её зеленел молодою листвой и изумрудом юных побегов…», но как жесток эпилог: «Пустыня безмолвствовала». И согласитесь, разве не стало сегодня еще более актуальным байковское предостережение о нарастающей угрозе всему человеческому роду?
А написана-то повесть «Великий Ван» в те годы, когда не только в нашей стране, а, скорее, во всем мире господствовала мичуринская максима: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё – наша задача». А в Америке, охваченной жаждой наживы, на заводах Форда на каждом станке красовалась пластинка с издевательской надписью: «Рабочий, берегись машины! Бог создал человека, но не создал запчастей к нему».
* * *
А в поэтическом сказании Альфреда Хобера древняя восточная легенда, по-своему осмысленная Николаем Байковым, получила свое поэтическое воплощение: но это не просто ее пересказ, а сказ «о величии великих, о добре и зле в их жизни». Поэзия – это творческое упоение. Поэт верит: гены добра в схватке со злом, пронизавшие легенду, неодолимо врачуют сердца и души читателей; об этом – напутственные строки поэта:
Всем вам будет мёд целебный
В час мучительных исканий;
Станет умиротвореньем
Во чреде раздумий трудных;
И спасительной молитвой
В час свободный созерцанья…
И стал хоберовский сказ своеобразным поэтическим гимном во славу Человека, хранителя извечной гармонии мира:
Лад, гармония, согласье —
Основной Закон Шухая,
И ему все подчинялись,
Жили, как велел Закон…
Жили, жизнью наслаждались,
Много знали друг о друге
Человек и Тигр таёжный —
Ван Великий и Тун Ли.
Сказ разворачивается степенно и величаво, а слова искрятся, звенят в едином ритмо-мелодическом ладе, и сливаются органично стих рифмованный и белый стих с его волшебной бунинской строфикой.
Вот осень,
Краски пробуя, играя,
По щемящему Шухаю
Жжёт бездымные костры.
А это весна шествует по тайге:
Пихты, лиственницы, ели
Дружно лапами махали,
Сосны медные качались
Под ветвями-парусами —
Шёл тайгою шум зелёный,
Вал за валом наплывая.
В своем сказе А. Хобер удачно перемежает оба поэтических лада. Выразительно изображение поединка старого охотника и Властелина Шухая: тут рифма, как нигде, усиливает смысловую палитру текста:
Читать дальше