Сборник - Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА-V

Для отечественного читателя байковский шедевр фактически вплоть до наших дней остается неизвестным: идеологические вериги времени крепко держали его в своих объятьях все долгие семь десятилетий. И, чтобы понять сущность и прелесть хоберовского поэтического сказания о Великом Ване, нельзя не обратиться к повести Николая Байкова.

История тигра – владыки маньчжурских лесов и гор, его жизнь от рождения до смерти – таков сюжет повести. Таёжные жители называют его Великим Ваном потому, что на широком плоском лбу тигра ясно вырисовывались очертания иероглифа Ван («царь»), а на затылке – Д («великий»). А сам замысел повести возник у Байкова, несомненно, под влиянием пленившей его восточной легенды о Великом Ване, в котором воплотился Горный Дух, царящий над природой. «Душа великого человека, – гласит эта легенда, – совершает цикл своих перевоплощений, поселяется в теле Великого Вана, а с его смертью переходит в цветок лотоса, невидимый для смертных, и пребывает в нем до полного очищения и слияния с мировой душой Вселенной».

Восточный колорит повести завораживает читателя, однако манера изображения и само её философское видение было непривычно для восточного читателя той поры. И ещё, что особенно важно, восточный художник созерцает природу в состоянии вечного покоя; он стремится передать её «настроение», его мало интересует зрительный эффект. Байков же изображает различные сферы зримого мира, передает все волшебные оттенки музыки леса. «Байков был превосходным художником-пейзажистом… Его пейзаж отличается объемностью, тогда как восточные читатели привыкли к одномерности изображения» (К. Рехо). И такое буддийское миросозерцание приводит к тому, что человек в природе обезличивается, растворяясь в ней; он часть природы, живет её настроениями, не внося в неё своих чувств. Один из знатоков буддийского миросозерцания С. Елисеев так истолковывает его: «В силу такого взгляда японец не мог обратиться к природе как к чему-то живому, себе подобному… Описывая природу, сравнивая себя с нею, он стремился войти в неё. С собою он природу не сравнивал и её не очеловечивал».

По-иному видится это Н. Байкову: он персонифицирует природу. Для него «лесное» общество – это своеобразный слепок человеческого общежития. Деревья и звери «думу думают»; их настроения изменчивы, как и человеческие чувства. Известно, что особый культ тигра на Дальнем Востоке связан с преклонением древнего человека перед грозной, сверхъестественной силой этого гигантского зверя. Тигр внушал страх и ужас, власть его была неограниченной. Байков же переосмысливает восточную легенду: если в той природа поглощает человека, властвует над ним, то Байкову дорога идея самоценности человеческой личности. Два существа в повести названы великими: это – Ван и старик Тун Ли, таёжный охотник, «читающий язык зверя, понимающий его душу». Они поставлены рядом, наравне, и на их взаимоотношениях автор стремится проверить свою сокровенную идею о мировой гармонии.

Тун Ли живёт по законам природы. С владыкой гор он дважды сталкивается на таёжной тропе: «Взгляды человека и зверя встретились. Расстояние сокращалось. Решительность и уверенность движений, несокрушимая воля, светившаяся в его взоре, импонировала царю тайги, и он пощадил старого ветерана, как и тогда, уступив дорогу… В сознание его проникло неведомое дотоле чувство уважения к человеку, проявившему сильнейшую волю и присутствие духа. Он был подавлен этой волей и побежден превосходством высшей духовной силы».

Выходит, что человек – царь природы? Нет, автор «Великого Вана» спорит с этим современным мифом: Ван уступил старику Тун Ли дорогу потому, что уважал его. Однако уважение Вана к человеку очень скоро поколебалось. Какой-то охотник, пользуясь хитроумными силками, убил его молодую подругу. Тигр мстил охотнику, когда видел его безумные, полные ужаса глаза: и владыка леса потерял уважение к царю природы. Нет, и тут Байков не согласен с таким принижением человека. И он рисует неприглядную картину надвигающейся на тайгу великой беды: «Появились новые «пришельцы», построившие «железные тропы» и пустившие по ним своих «послушных чудовищ»… Насмотревшись вдоволь на невиданное для него зрелище железнодорожной станции с её ослепительными звуками, поглощающими знакомые ему звуки тайги, Ван встал и заревел долго и протяжно, как бы жалуясь и в то же время угрожая могучему врагу». В этом реве зверя слышится и щемящая тоска автора по умирающей красоте Шухая – лесного моря – под натиском железного века. Да, нарушен веками создававшийся порядок в Шухае. Потеряно жизненное пространство звериного царства и растительного мира. Исчезает и дивная музыка звериных ночей. Безмолвствует превращенный в пустыню Шухай. Началось великое противостояние человека и зверя.