Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 2

Вот и сейчас происходило чудо – четыре простых слова: «А ты знаешь… пора», которыми полон любой зал, день, любая ночь, улица или площадь, могли в секунды стать чудовищными. Но секунды те были даны и Самсонову: в эти мгновения он решал, как принять их – ощетиниться, отринуть или увидеть руку.

Если бы люди видели, что происходит в гудящем на весь мир потоке слов. Какая страшная битва добра и зла разворачивается в человеке из века в век, восхищая результатом или обдавая грязью. Но люди всё чаще и чаще остаются глухими к чужой боли. И продолжают легко поносить друг друга. «Свою бы перенести», – думают они, не понимая – своя терпима, а вот чужая – нет. И обретаешь, только когда отдаешь. Ведь о скрипаче знают немногие, да и то понаслышке. Остальные в легенду не верят.

Но сейчас глухота отступила. Нехотя, скалясь, по великому приказу свыше, приказу того, кто уготовил судьбу каждого.

– Я не в том смысле, – Бочкарев заметил неладное. – Пора не на суку, а как-то… выстраивать, что ли, себя. Угомониться. Тебе ведь тоже не комильфо, я вижу.

Уловив большее, нежели собственная боль, собственную неосторожность, он виновато тронул плечо спутника.

– Ты весельчак и оптимист… тебе легче переносить, – неподдельная «тронутость», участие стояли в глазах. У Самсонова напротив – растерянность, смятение, вопреки обыкновению быть скрытыми, будто в укор жестоким словам выступили на лице. Но уже просили сочувствия, надеялись. И эта «тронутость», сочувствие, очищая вину первого и выручая второго, заставили зло шагнуть назад, смятение отступить, а надежду… вспомнить плечо рядом.

– Но, брат… – тихо продолжал Виктор, – со временем придешь туда же. Лишь бы не поздно – привычка вторая натура. Переломить, это даже не сражение – войну выиграть. Редко кому везет. А иначе – плен. И пироги Людки в рот не полезут. Ото лжи. Стоять между вами будет. И высасывать жизнь потихоньку. Каждого. – И, будто помогая другу, оправдывать себя, добавил: – Людмила, конечно, тоже должна пройти…

Самсонов, не сознавая, что уже глотнул воздуха, что помощь пришла, а страшное миновало, только обдав дыханием, с тем же лицом двинулся вперед. Жизнь снова толкнула его, куда хотел и сам, с чем почти соглашался, но откладывал поворот, не решаясь.

– Ну, так че там, с Галкой-то, не понял, – промычал он, держа удар, и посмотрел на прохожих впереди, удивительно одинаковых в эту минуту, которые, как ни в чем ни бывало, прокладывали в его, Самсонова минутах, свой путь, строили свои планы, ссорились и забывали о ссорах, верили и обманывались. Не догадываясь, что живут в эти мгновения вместе и одновременно. Накладывая свои судьбы на чужие, меняя, участвуя. Лишь подхватывая мысли и брошенные слова, а то и вообще, просто увидев, прочитав, надумав.

Бочкарев приотстал, вынул платок и высморкался:

– Да, прохладно и… пора кончать. Вот соберусь…

– Ну, ну… – муж Людмилы покачал головой. – Только «просто» не получится. Надо обмозговать… – он уже приходил в себя, – здесь надо щадяще.

– Да знаю, – Виктор задумчиво глядел на реку. – Но пора взвешивать варианты.

– Ох, дорогой, женщину не устроит никакой.

Вода, казалось, зашелестела говорком: «Никакой, никакой, никакой…»

– Если в шестьдесят ты скажешь ей, что не изменял… – Самсонов усмехнулся, – ответом будет: «Но всегда был в полной готовности»! Это из фильма. А ты не в кино – задача посложнее.

– Так и выхода нет, – усталость, неожиданная исповедь, как и весь разговор, сделали Бочкарева старше. Самсонову стало вдруг его жалко.

– Брось, Витька, придумаем что-нибудь, не скисай…

Такое обращение окончательно растрогало друга. Он отвернулся.

– Я и Ларису недавно встретил. Всё у нее по-старому… но так и не позвонила. Терпелива судьба-то… а, как думаешь? – мужчина повернулся к Самсонову. В покрасневших глазах теплилась надежда. – Телефон в этот раз дала.

– Ну, и разговор вышел у нас, – муж Людмилы уже думал о другом: засунув руки в карманы, он тоскливо смотрел на воду, стараясь понять то, чего коснулся случайно. И что зацепил в их отношениях. Старался осмыслить и оценить.

Темные гребни, шелестя, по-прежнему стремились вдаль, унося сказанное беззаботно и навсегда, чтобы разделить похищенное с другими людьми, в других местах матушки-земли. Чтобы повторить всё.

Вдруг Самсонов резко поднял голову к небу:

– Значит… говоришь… Колчака, русского адмирала, в эту самую ледяную водицу… только под лед. Ну, ну.

Бочкарев с изумлением посмотрел на друга.