Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 2

– Да с кем имеем честь?! – не выдержал Грин. – И, наконец, что это значит?! Всё?!

Он отступил в сторону:

– Моя романтика – спасение! Хотя бы в грезах. Мечты о лучшей жизни… добавьте к ним надежду… окрасьте ожиданьем бытие. – И поднял руку, указав наверх. – Спасен! Спасен читатель, человек ликует! Безжертвенно повержен негодяй! Мы, – писатель кивнул другу, ища поддержки, – запрещаем вам касаться других ожиданий! «Не романтичных», как изволите считать! Они прекрасными должны быть в человеке!

– А в пороке? – гость испытующе посмотрел ему в глаза. – Не ожидания ли манят нас туда?

Фраза заставила Грина замолчать, а Куприна вспомнить о луне, собаках и «пехотных». Он уже был уверен, что там, откуда принесло незнакомца, потомки пьют под тот же свет и лай. Не зная, что меняются не времена, а способы: околица и четверть – на кухню и стакан. А камзолы власти – на пиджаки. «Н-да, долги-то есть, – подумалось ему. – Надо платить. Да ведь не всякий примет. На Сенатскую, на Зимний – звали мы. Этот принять согласен. Что ж, в руки флаг. А остальные? За майдан? Одессу? За Донбасс? Пожалуй, сидят за детективами, читают, смотрят, соловеют. Что им долги сейчас? И что долгам они? – Человек под белой шляпой с досадой хлопнул себя по бедру:

– Какая разница, что манит нас в пороке? И вообще… кто манит и куда? – нащупывая выход, бросил он, отвечая за друга. – Вот вы читателя обманом… и мните, мол, плачу́. Да ведь не всякого устроит плата. Иной не примет, не возьмет, и не разделит.

– Всенепременно откажется! – поддержал Грин. И тут же с твердостью добавил:

– Хотя… смутили. Вот, что вам скажу – ищите чудо ожиданий в доброте, а отблески, оттенки их – в пороке.

– В Голландии? – усмехнулся Куприн.

– Найду и ближе. – Гость принял выпад.

– В аду? – «Белый костюм» манкировал хорошим настроением.

– Увы, все это вместе в каждом человеке – голландский рок и бездны темень. В каждом. – Голос незнакомца отдавал досадой. – А вы, Александр Иванович, в долгах прижимисты, не очень-то хотите отдавать Куприн кашлянул и бросил лукавый взгляд на друга:

– А что? Замечено удачно, – и рябь улыбки скользнула по лицу. – Полегче надо жить, милейший, проще.

– И все-таки, кто вы?! – автор «Бегущей» помнил свой вопрос.

– Я? Человек. Ведь вы собрались поискать такого? И чемпион. По шквалу на страницах. Ведь книга – верх капеллы, если в переводе. А главы…

Куприн оборвал его хохотом и, согнувшись, даже схватился за живот:

– Чемпион?! А слабо за истопника?! Есть кочегарка, где такие «главы» не успевают подвозить!

Грин искоса глянул на него и перевел взгляд на зажатые в руке листы:

– Человек? Он в них, надеюсь?

Попытка перекинуть мостик удалась.

– Здесь отблески, оттенки, господин романтик, – рука с листами поднялась к груди. – Но и … ключи к ответам.

Трогательность тона подкупала.

– Что ж, хоть не на поясе у вас, милейший, – Грин примирительно кивнул и повернулся к другу: – Короче, пишущий. Из тех… ломающих, угластых.

– Еще и требую!.. пугаю!

– Значит… ключи к ответам? – Куприна ответ только раззадорил. – В моих заметках их, выходит, не нашли? И у Толстого просмотрели? Браво! – глаза смотрели плутовски. – Снимаю! – шляпа легла на грудь, тулья, словно колокол, закрыла сердце. – Тук, тук, тук, – произнес он, отталкивая в ритм ее рукой. – Что в нем? Там, в сердце? А? Какой подходит ключик? Откройте, он с какой страницы?

– Тук-тук, Александр Иванович – у вас, и… скажем, у Антон Палыча. А у меня бом, бом… – незнакомец грустно улыбнулся. – А вот у друга вашего, как и у Толстого – только стонет. Последний больше всех раздал долгов.

– Даже так? – играл словами «белый костюм». Ответ уколол.

– Ваш покорный слуга, не только пишущий, – гость обратился к соседу. – Он просто замечательный.

Друзья переглянулись.

– Я ж говорю, наглец! – Куприн кивнул.

– И вы – причина этих замечаний… в огромном перечне других в тех дневниках оттенков, – страницы снова колыхнулись. – Оттенков боя внутренних часов, что спали и… однажды вдруг проснулись. Нам время указав, другое – низвержений! Открыли!

– Ну-ка, ну-ка, батенька… – Куприн уже играл растерянностью. – Кому? И что?

– Как некая «бегущая по волнам» смотрит не в ту сторону. А подпоручики еще и заблудились. Виновно – намере́нье авторов. Но коли уж «бегущая» не щит и не опора, что говорить о шествующих по земной тверди нынче, где каждый рвется время обольстить. Где выставки и сцены аж скрипят. Где попрана мораль, в безумстве «самовыражения». А книги маскируют самомнение. Иные вовсе лгут и держат на крючке порока жертвы. Намеренно, доходно и с размахом. Вот ту намеренность нам надо обличить. С легатов тьмы сорвать заботы маску. С предателей души, что объявили плод запретный жизнью, корёжа и ломая человека. Забыв про совесть, аппелируя к свободе.