Андрей Колганов - Жернова истории 3 (СИ)

– Не стойте на площадке, граждане! Проходите в свое купе! – но, не дождавшись от нас реакции, первая покидает тамбур. Я же, повинуясь внезапному порыву, притягиваю к себе жену, – а ее бросает мне навстречу, когда поезд дернулся на выходной стрелке, – и начинаю жадно целовать. Отрываясь, чтобы перевести дыхание, шепчу:

– Лида, милая… Чтобы ни случилось – я люблю тебя. Люблю все сильнее и сильнее… – и снова следуют горячие поцелуи.

Однако и окончательно голову терять не следует. Лида вдруг отстраняется от меня, и я с секундным запозданием соображаю: нас же дети в купе ждут! Нет, малышей надолго бросать не годится. Старшему еще и четырех нет, а мы их одних оставили! Вот шляпа, прости господи, забыл про все…

Устраиваемся в купе, младшая тут же лезет к маме на колени, а старший солидно сидит напротив меня: вроде как и под боком у мамы, и в то же время сам по себе. А сколько с ними было переживаний! Точно, как раз незадолго до XIV съезда Лидуся мне рассказала, что у нее не будет детей. События тогда понеслись вскачь, заботы валились со всех сторон, но эта заноза прочно сидела у меня в сознании. Однако сделать что-нибудь удалось не сразу. Слишком уж напряженной была ситуация.

Мыслями я вернулся в 1925 год. Что же меня тогда больше всего занимало?..

Почти весь июнь 1925 года я насиловал свою память. Именно свою, а не Осецкого. Малейшие детали относительно поисков алмазов, которые всплывали в сознании, тут же заносились в блокнот. Особой секретности соблюдать не стоило – что, например, скажут человеку середины 20-х годов такие пометки, как: «Красновишерский район», «Далдын» и т.п. географические наименования?

Далеко не сразу вспомнилось мне, и к кому можно обратиться с этим делом. Лишь недели через две всплыла в памяти фамилия Федоровский – кажется, он ездил в 1931 году в Южную Африку и после этой поездки высказал гипотезу о сходстве ее геологического строения и строения Сибирской платформы. Когда, наконец, число припомнившихся опорных точек показалось мне достаточным, чтобы с их помощью заинтересовать геологов, я обратился к уже испытанному приему.

Устроившись теплым июньским вечером на диване рядом с Лидой и обняв ее за плечи, спрашиваю:

– Как ты, дорогая, относишься к бриллиантам?

– Пф! – немедленно фыркает в ответ жена. – Барская забава! Что я тебе, нэпачка какая-нибудь, чтобы бриллиантами увлекаться?

– А к алмазам? – продолжаю свои расспросы.

– Какая же разница… – начинает было Лида, но тут она останавливается, задумывается на минуту, потом неуверенно отвечает:

– Кажется, делают какой-то алмазный инструмент… Да, и очень дорогой. За валюту покупают за границей.

– А почему за границей? – не перестаю допытываться.

– Так нет у нас алмазов, – пожимая плечом, как будто я спрашиваю о чем-то само собой разумеющемся, бросает она.

– А если есть?

Реакция Лиды была моментальной:

– Ты что-то знаешь? – развернувшись ко мне лицом и воткнув в меня пристальный взгляд своих карих глаз, громко прошептала она.

– Беда в том, что знаю только я, – вздыхаю по своей дурной привычке. – А все геологические светила уверены, что алмазов на территории СССР быть не может. Разве что академик Вернадский питает некие неопределенные надежды, что алмазы все же могут найтись. Но для геологов он – чистый теоретик, и уж во всяком случае, никакими поисками на основе таких неопределенных надежд заниматься никто не будет. Да и где искать?

– А ты знаешь, где? – Лида уже загорелась азартом поиска неведомого.

– Кое-что знаю. Но чтобы это «кое-что» вызвало к жизни работу геологических поисковых партий, мне потребуется твоя помощь, – с этими словами сильнее притягиваю ее к себе за плечи и прижимаюсь щекой к ее щеке.

– Моя? – она предпринимает не слишком уверенную попытку отстраниться и снова заглянуть мне в глаза.

– Да, – ослабляю свои объятия и киваю в ответ. – Мы с тобой прямо сейчас займемся изготовлением очень убедительного повода приступить-таки к изысканиям.

Предложенная мною мистификация, вопреки опасениям, не вызвала у моей чекистки никакого протеста. Напротив, она весьма ретиво принялась за дело. Уже на следующий день, положив перед собой изготовленный, после нескольких попыток, образец почерка, она стала писать под мою диктовку. Первый черновик оказался неудачным – слишком уж часто Лида сбивалась на привычные ей начертания букв, на характерные для нее связки при письме, иногда забывала про «яти» и «ижицы». Да и моя диктовка тоже подчас спотыкалась. Однако я заметил: