Тарас Бурмистров - Смерть на курорте. Расследование кровавых преступлений в одном мистическом городе, которого нет на карте

Море сегодня было не свинцовым, а ярко-синим, волны играли в лучах невысоко висящего солнца. Кое-где валялись деревья, поваленные штормом. Пляж был безлюден, и если бы не холод и это отсутствие людей, его можно было бы принять за летний. Лунин открыл банку пива, взятую в номере, отхлебнул из нее (это всегда помогало творческому сосредоточению) и погрузился в свои мысли.

Что-то мешало работе его воображения, он давно уже замечал это. Как только Лунин пытался раскрепостить сознание, оно выбрасывало несколько случайных картинок и замирало. Когда он пробовал продвинуться дальше, то чувствовал боль, причем источник ее был непонятен. Воображение при этом останавливалось, так что нельзя было вызвать перед глазами даже самый простой образ, не имеющий отношения ни к литературе, ни к философии.

Лекарство тут было простейшее – нужно было лишь немного времени. Лунин всегда интересовался техниками воздействия на психику, и вот как раз подвернулся отличный случай, чтобы пустить их в ход.

Главное было при этом – не вмешиваться в работу сознания, а позволить мыслям течь как бы самим собой. Что оттуда всплыло бы, из глубин памяти, то и всплыло – на бумагу все легло бы отлично, в этом он был просто уверен. Великому искусству неоткуда было взяться, кроме как из глубоких слоев психики, тут нужна была только длительная работа, чтобы освоиться со своими воспоминаниями. И потом привыкнуть к ним, научиться с ними обращаться.

Сконцентрировав внимание на своем отсутствии из своего же ума (большого успеха это никогда не имело, но нельзя было оставлять попытки), Лунин прошелся по пляжу, заодно любуясь волнами, никуда не торопясь и стараясь погрузиться в сосредоточение как можно глубже. Прогулка, как обычно, доставляла ему острое удовольствие. Летние кафе были заколочены досками, что давало ощущение исчезновения людей из этого мира, а что там происходило дальше, в городе – его не касалось.

За речушкой, через которую был перекинут деревянный мостик, начинались сосновые заросли, тянувшиеся вдоль всей песчаной полоски у моря. В сочетании с дюнами это производило прекрасный эффект. Волны накатывали на берег, вынося кое-где рыбьи и птичьи скелеты и пустые створки раковин.

Медитация проходила отлично, с каждым шагом Лунин все больше погружался в странный мир, где реальность была подкрашена смутными воспоминаниями. Ум его грезил как бы сам собой, без участия логики и сознания – смешивая краски, настроения, вдруг всплывавшие в памяти поэтические и философские отрывки, и давние нереализованные желания и побуждения.

Во всем этом была какая-то магия – что-то совсем не относящееся к этому миру, в котором жило большинство людей, скучному, трезвому, серому и будничному. Лунин подумывал уже о том, не зайти ли ему в одно из немногих открытых кафе на берегу и взять еще пива – это позволило бы ему снять легкий страх, который всегда появлялся во время таких упражнений, – и продвинуться глубже.

Выбросив пустую банку в деревянный ящик для мусора (граффити на нем гласило «Ты просто животное»), Лунин огляделся вокруг и увидел неподалеку дощатый ресторанчик, как будто сползший слегка в море с одного края – видимо, это были последствия ночного шторма. Сев за столик в плетеное кресло и с удовольствием отхлебнув из запотевшего бокала, он почти не замечал происходящего, целиком уйдя в свои мысли.

Как должна строиться такая работа, он понимал очень хорошо. Если ему раньше не удавалось подобное сделать, то это лишь означало, что само сознание его не достигло еще каких-то степеней правильного понимания. Надо было очистить его как можно скорее, отказавшись от своего прошлого, как будто его никогда и не существовало, – и затем, восстановив все, что оказалось важным, собрать заново на новой основе, уже с божественной свободой и легкостью.

Может быть, не стоило вообще задумываться о том, как должно было выглядеть произведение, которое он хотел написать, а просто заняться глубокой психопрактикой, гораздо более глубокой, чем та, которую он делал раньше. Освобождение нижних, самых темных слоев психики, от всего тяжелого и гнетущего и само по себе должно было стать радостным, а потом – он почему-то в этом был совершенно уверен – и новые тексты явились бы на свет с той легкостью, с какой поет на ветке птица.

Выпив еще глоток пива, он попробовал это сделать. Сознание вело себя необычно – совсем не так, как он привык. В воздухе за окном послышался мрачный гул, которого он не мог слышать за толстыми стеклами витрины, и только через минуту понял, что это его воображение дорисовывает дополнительные детали к той картинке, которую он видел: лазурное небо с белыми, совсем летними облаками над морем и тонкий след от самолета, прочертивший небо от края до края. Вокруг уже бледно мерцали призраки – и опять они были застывшие и неподвижные.