Игорь Анисимов - Не демоны и не ангелы

Страх появления высшей справедливости – самый дикий страх. Не наказания, нет – справедливости в несправедливом мире. Справедливости там, где про неё забыли все. Справедливости человека к человеку, со времен Каина и Авеля, канувшей в лету. Страх просто был физической болью. Он выжигал изнутри. Взгляд ангела прожигал: в нем тонули все чувства. О праве на оправдание не могло быть и речи. Высшая справедливость и высшая кара смотрела синими бездонными глазами. Страх исчезнуть сразу и навечно. Не просто умереть, а исчезнуть. Не просто пугал, а вводил в животный ужас.

Исчезло все вдруг и сразу, как будто ничего не было. Константин сидел на том же стуле, спинка которого также поскрипывала при каждом мало – мальском движении тела. Валентина Максимовна очнулась первой и осмотрелась вокруг. Лица всех: и случайно заглянувшего санитара, и пациентов, и Петра Васильевича, уставившегося на Константина, были наполнены страхом, никто не дрожал, все застыли. Пациент с суицидальными наклонностями сидел с мокрыми штанами и наполненными ужасом глазами, единственно, что в нём поменялось – появилось неистовое желание жить, которое исходило от него просто потоком.

– Константин, – голос Валентины Максимовны на удивление не дрожал: связки, скованные ещё секунду назад, работали ровно, – что это было?

– Я вам говорил про изменение мира и отношений людей между собой. Эти сущности пришли, услышав мои мысли, и сказали мне, что я должен сделать мир другим, а они мне будут помогать, и вот….

– Константин! – Валентина Максимовна встала очень резко, – Я к главврачу, больше ничего не делай. Петь! – Санитар очухался, мотнул головой, – в изолятор его, без рук, и как в санатории, быстро.

Валентина Максимовна почти бежала по коридору, прокручивая в голове произошедшее. Видел ли ещё кто-то то же, что видела она только что? А что скажет Рашит Мазгутдинович на все её рассказы и эмоциональные описания? Не станет ли она сама пациентом своей же больницы? А если он решит проверить, выдержит ли она появление этих существ ещё раз, будет ли ей страшно? Она летела по знакомым коридорам, успевая кивать и здороваться. Главврач, слава богу, был на месте, секретарша привычно, не обращая внимания на остальных, пропустила врача в кабинет.

– Рашит Масгутович (сокращение было только для своих), нужен консилиум, желательно с московскими, дело очень серьезное. Нужен ваш взгляд, поговорите с больным, только не просите проецировать, или как он это называет, это очень реалистично получается, я не знаю, что это такое. Рашит Масгутович, очень страшно, нужно, чтобы все убедились, он такое выделывает, по-моему всем в палате досталось, – выпалила она фразу на одном дыхании, – понимаете, за всю мою практику такое впервые. Страх жуткий….

– Успокойтесь, Валентина, – Главврач был немного бледен. Женщина только сейчас обратила на это внимание. Рашит Мазгутдинович всегда представляется человеком решительным, привыкшим быть хозяином и хозяином рачительным. Не забывая про свои интересы, он помнил об интересах больницы, сотрудников и даже пациентов, правда только тех, кто ему не возражал и не мешал. Обращение по имени считал признаком демократизма, а к женщинам снисхождения к их неполноценности. В общем человек неплохой, – Я чувствовал. Я сам займусь. Идите займитесь другими пациентами.

Голос главврача предательски дрожал на последних фразах. Валентине Максимовне вдруг стало немного жалко этого человека, ей показалось, что ему будет очень страшно увидеть ангела с синими глазами.

Оказывается, почти вся больница что-то чувствовала в той или иной степени. Константин мирно сидел в изоляторе. Врачу же было не по себе после произошедшего: дела не шли в голову, сосредоточиться на работе не получалось.

В дверь кабинета тихонько постучали. Пришёл пациент, тот, что с суицидальными наклонностями. Он молча положил записку: “Я выздоровел. Хочу жить. Отпустите, мне страшно”.

– А почему не говоришь? – спросила врач.

Тот испуганно замотал головой, и слабо скрестил руки, как бы говоря, что не хочет говорить.

– Как же я тебя отпущу, немого? Меня не поймут.

– Я говорю, но мне страшно, – почти шепотом прошелестел несостоявшийся самоубийца, – я исправиться должен. Отпустите пожалуйста, вы же всё видели сами.

Валентина Максимовна заполнила все нужные бумаги: составила анамнез, вписала диагноз, оформила карточку, и как – будто прошла минута. Телефон медсестры ответил моментально, главврач сразу взял трубку и сказал, что все в порядке. Уже бывший самоубийца вышел из кабинета и пошел на выход. Как-будто во сне, пациенты, которые лечись или были неизлечимы, один за другим подходили к врачу и выходили за ворота диспансера. Врачи как в анабиозе выписывали бывших больных, и те растворялись в прохожей толпе. Творилось черти что. Валентина Максимовна вдруг неожиданно для себя закрыла кабинет и пошла в изолятор. Даже не зная, где поместили Константина, она сразу выбрала нужную дверь. Оказалось, не заперто. Вокруг как-будто все вымерло, тишина в обычно переполненном коридоре. Константин сидел на кровати, поджав ноги под себя, глядя в стену с мрачным выражением лица и собранностью, которая больше бы подошла шахматисту во время поединка за звание чемпиона мира. При виде Валентины Максимовны лицо Константина просветлело, появилась искренняя и открытая улыбка.