Расул Мусяев - Рыбка в банке

Приятное отупение обволокло меня; на периферии сознания крутилось что-то из буддизма: о нирване, реинкарнации и переселении душ. Прикольно так…

Громкий хлопок выбросил меня из кресла, да так, что я ободрал о столешницу колени. Нет… Сначала меня вдавило в кресло и только потом я вскочил. Противная дрожь в коленях заставила меня опуститься на карачки, а сердце бухало в ушах и в темени. Что это? Взрыв?!

На подгибающихся ногах, я приблизился к двери и осторожно посмотрел в «глазок». На площадке горел свет, Серегина дверь напротив была закрыта и, вроде как, цела и невредима. Тихо матерясь, я приоткрыл дверь дрожащими руками и выглянул. В подъезде воняло чем-то знакомым: не то палёной проводкой, не то «дымовушкой» из теннисного шарика. И, почему-то, подгорелой едой… На этажах стали открываться двери, послышались голоса. Осторожно подойдя к Серегиной двери, я дотронулся до металлической ручки. Кто-то сильно дёрнул меня за руку, стукнул по голове и выключил свет.

– Давай, давай. Встаём потихоньку.

Поддерживаемый с двух сторон под руки, я принял вертикальное положение. К дрожащим ногам добавились тошнота и головная боль. Перед глазами периодически вспыхивали и таяли бесформенные, опалесцирующие пятна.

– Живой? – спросили меня слева. – Идти можешь?

– Не знаю. – честно ответил я. – Упасть точно смогу.

Всё так же, поддерживаемый неведомыми руками, я вошёл в свою квартиру, комнату и медленно присел на кровать. Теперь можно было рассмотреть доброхотов. Это оказались – сосед со второго этажа, с которым всегда здороваюсь, но так и не знаю его имени и молодой, лет двадцати пяти, парень в форме медслужбы. Даже с фонендоскопом на шее. Его лицо мне тоже показалось смутно знакомым. Он присел передо мной на корточки и посветил в глаза ручкой-фонариком.

– Голова кружится?

– Угу. Я в ванную, умоюсь.

Умыв холодной водой лицо и намочив голову, я посмотрел на своё отражение. Зрелище было замечательное: правая половина лица была белой, с синевой, а левая – красной. Задрав майку убедился, что и туловище приобрело этот затейливый окрас. Можно работать аниматором в сети «Белое-Красное», с руками оторвут. Такое, блин, не в каждом кино увидишь. Хорошо хоть тошнота прошла, да и хмель выветрился. Можно приступать к проверенному алгоритму под названием: кто виноват и что делать.

В комнате соседа уже не было. Парень-фельдшер сидел в моём кресле и ковырялся в медицинском сундучке, стоящем на его коленях.

– Сейчас укольчик поставлю, сосуды расширим и успокоительного чуток. Выспитесь. Госпитализация не требуется… Вот здесь распишитесь… ага, хорошо… участковому я уже сказал, что беседовать с вами сейчас непродуктивно, но пару вопросов он вам задать успеет. Лягте на живот…

Под действием препарата голова начала потеть. Или это мозги начали работать? Участковый задаст вопросы… Ну, да. Кто-то же втащил мне в бубен. На меня напали… Блин, может грабанули? Хотя, что у меня можно украсть кроме мобильника, бумажника (которые, кстати, лежат на столе) и лэптопа (он там же)? Всё остальное надо откручивать и выволакивать. Бред какой-то! До меня не сразу дошло о чём уже с минуту говорил доктор. Негромко, успокаивающе.

– На опознание вас, конечно, пригласят. Жильцы говорят, что вы с соседом дружили…

– Опознание? – мне стало очень неуютно. Охренеть, как неуютно.

В коридоре хлопнула дверь и в комнату ввалился наш участковый. Имя-отчество его я забыл, а вот фамилия запомнилась: Козлевич. Ему бы служебный «Патриот» в жёлтый цвет перекрасить и ударить автопробегом по разгильдяйству.

– Ну что, гражданин Репихин? Очухались? Имею ряд вопросов к тебе.

Обожаю такую манеру общения: ты мне не выкайте! Аж до скрежета зубовного.

Врач тоже внёс свою лепту:

– Я ему литичку вколол, сейчас залипнет. Давай, лягте поудобнее. Хотя… тебе ж ещё дверь закрывать…

– Какой, на хрен, «залипнет»?! У меня тут убийство…

Голоса начали сливаться. Тенорок врача в унисон баритону Козлевича исполнял что-то олдскульное. Похоже на 10 CC. И я поплыл, поплыл…

2

В кабинете было солнечно, светло, но не радостно. Да и с чего радоваться, когда тебя вызвали в кабинет следователя в качестве не то свидетеля, не то подозреваемого. То ли – и того, и другого, и можно без хлеба.

Сереге снесло крышу. Напрочь. От кадыка и до макушки. На опознании я блевал дальше, чем видел. И на месте убийства, или самоубийства, тоже. И сейчас, просмотрев снимки с «места трагедии», меня мутило. Благодаря богатому воображению, так сказать, лабильной психике, я и сейчас обонял запахи убоины, фекалий и горелого мяса во всём объёме.