Алексей Лукьянов - Жёны энтов

— Коля, мне некогда, я не один. Ты не мог позвонить?

— Это не телефонный разговор. Я очень быстро.

Почему я не догадался сразу — если Трефилов разговаривает через закрытую дверь, значит, что-то неладно? Я мог сказать какую-нибудь ерундовую вещь, например, что не приду завтра к первому уроку, потому что нужно сходить на флюорографию, или спросить как называется модель ножей для учебного боя, которые я хочу купить в спорттоварах.

Но я не понял сигнала и продолжал трезвонить. Трефилову пришлось открыть. Выражение его лица мне не понравилось — напряжённое, раскрасневшееся, волосы взъерошены, будто он только что после жёсткого спарринга.

— Можно войти?

— Нет. Говори, только быстро…

— Сергей Игоревич, Прошин решил, что вы… ну… этот самый…

Он не успел поднести палец к губам. Он даже шикнуть не успел — раздался сухой треск, запахло озоном, глаза Трефилова закатились и он упал. Я тоже не успел рыпнуться, как мне в шею воткнулось что-то острое, последовал оглушительный удар, ноги подкосились, меня подхватили и втащили в квартиру Сергея Игоревича.

В себя я пришёл, когда меня привязали скотчем к офисному креслу. Надо мной висел незнакомый мужик.

— Кто такой? — спросил он.

— Николай Нагорских, восьмой класс общеобразовательной школы номер семь, классный руководитель — Трефилов Сергей Игоревич.

— С какой целью пришёл?

— Предупредить классного руководителя о готовящемся покушении. Дяденька, меня дома, наверное, потеряли…

— Разберёмся. Откуда информация о покушении?

— Федька Прошин сказал.

— А почему в милицию не заявил?

— Не подумал, торопился.

Мужик посмотрел мне за спину, потом снова на меня.

— А почему твой Федька вдруг задумал убить классного руководителя?

— Потому что придурок, — совершенно искренне сказал я.

— Ты должен был заявить на него администрации школы.

— Я…

Кто-то несильно, но больно ударил меня по ушам.

— Малыш, ты чего-то не понимаешь, мне кажется. Никто из вашего класса не пошёл предупреждать учителя. Все сразу позвонили в милицию. Почему ты поступил наоборот?

— Хотел успеть…

Снова удар. Из глаз брызнули слёзы.

— Говори — ты знал, что Трефилов — беглый преступник?

— Нет.

Удар.

— Не знал, это Федька сказал, — сквозь рыдания и сопли ответил я.

— Какие у тебя отношения с Трефиловым?

Удар.

— Не бейте меня! Он мой учитель.

Удар.

— Повторяю вопрос — в каких отношениях…

— Он мой учитель!

Удар. Ещё один. Ещё. Из ушей что-то потекло. Мужик поднял руку — мол, хватит.

— Повторяю вопрос. Подумай, прежде чем…

— Он мой учитель! — заорал я, и голос мой сорвался на визг.

Я сжался, ожидая наказания, но удара не последовало.

— Ладно, допустим. Кто тебя надоумил предупредить Трефилова?

— Я сам…

Допрос шёл до вечера. Я всё рассказал, как есть: что Трефилов хороший учитель, и все в классе его уважали, и никто ничего не знал и не мог знать. Мне выбили почти все зубы, вырвали пару ногтей, спрашивали про какое-то гей-подполье, не балуюсь ли я впопеску, какая у меня оценка на секс-практикуме. Я отвечал честно: не знаю, не балуюсь, отлично.

Потом меня сняли с кресла и бросили в угол, где жались друг к другу Сергей Игоревич и домработница Саша. Очевидно, менты ждали, не придёт ли кто-нибудь ещё. Я молился про себя, чтобы Жека заявил на Трефилова сразу после моего ухода. Надеюсь, он так и поступил. Всё равно проверить я не могу.

Во время ожидания те трое, что устроили засаду — мужик, который меня допрашивал, и ещё двое — по очереди ебали домработницу Сашу. Трефилов порывался вскочить, но менты легко валили его с ног шокерами. Саша безропотно принимала каждого по одиночке и троих сразу. Сергей Игоревич тихо плакал.

Когда на улице окончательно стемнело — в наших широтах в апреле это случается не раньше одиннадцати — под окнами взвизгнули тормоза.

— Так, Парамонов, — сказал тот, кто меня допрашивал, — пакуем всех троих.

— Мальчишку оставьте, уроды, — сказал Трефилов.

— Статья сто двадцать первая, часть третья-прим, — сказал мент. — Малыш, ты хорошо учился? Знаешь, что это за статья?

— «Потворство, пособничество и укрывательство подозреваемых в мужеложестве карается пожизненным лишением свободы или хирургической кастрацией», — ответил я.

— Что и требовалось доказать.

Рты нам заткнули какими-то резиновыми пробками, нахлобучили на головы мешки из плотной чёрной ткани и вывели из квартиры. Я ехал и думал — что мне выбрать? Пожизненное или кастрацию. Как вы понимаете, выбора у меня не было.