Ирина Иваненко - Эфир

Молчание нарушил Арсений.

– Тогда здесь еще не было города. Только место, где умирали люди, – он остановился и внимательно посмотрел на старика, невольно затягивая паузу, – так вот. Однажды ночью, в дверь этого дома постучали. Человек, который пришел той ночью, вымок под проливным дождем и очень замерз. Мой прадед согрел и накормил его. Мой прадед был заботлив и гостеприимен. Человек остался ночевать. А утром. Утром. Он…

Арсений не договорил. Он увидел как пальцы его молодой жены, впиваются ногтями в стол и, с силой, вгрызаясь в его поверхность и вгоняя в себя деревянные занозы, неистово скребут столешницу.

– Тамара! – громко прошептал он, меняясь в лице.

Женщина встрепенулась и охнула от боли. Она непонимающе посмотрела на свои кровоточащие пальцы, на мужа, на старика. На пальцы, на мужа, на старика.

В этот момент, вновь прерывая начавшийся рассказ, резко и громко стала закашливаться девочка.

Она проявила себя первый раз за вечер. Хватая ртом воздух и задыхаясь от удушающего кашля, она судорожно тряслась и держалась за подлокотники кресла. Арсений вскочил с места и, придерживая девочку то за подбородок, то за плечи подносил к ее носу пузырек с пахучей эфирной жидкостью. Едва ли это помогало девочке. Она кашляла все глубже и надрывнее.

Тамара не шевелилась, она смотрела на свои окровавленные, но уже спокойно сложенные на столе руки. Старик смотрел на Тамару. Арсений заученными движениями облегчал, как мог, страдания девочки. Пока кашель не стал затухать. Замученная приступом девочка еще вздрагивала и выталкивала из себя всхлипывающие звуки, когда старик заговорил.

– Я знаю. Но вы не совсем понимаете. Здесь не все зависит от меня.

Он говорил очень медленно, обдумывая каждое слово. Тамара с первой же фразы встрепенулась, как от глубокого сна и впилась в старика ожившими и горящими как угли черными глазами. Матовое лицо ее залилось жаром, а дрожащий рот что-то прошептал. Старик, не глядя на нее, покачал головой. В эту секунду она, как полыхающий язык пламени, сорвалась со своего места и бросилась к ногам старика. Обхватив его за ноги и уперев подбородок в колени, она старалась поймать молитвенными глазами ускользающий взгляд. Старик не выдержал и посмотрел на нее.

– Хорошо. Я вернусь послезавтра. Я ничего не обещаю. Вы понимаете?

– Да, – благодарно прошептала женщина и разжала руки.

Арсений стоял все это время, не шевелясь, рядом с девочкой. Его высокая фигура только до груди была освещена светом низкой лампы под абажуром. И никому в полумраке не были видны его блестящие от слез глаза.

– Я очень давно не ел так вкусно. Спасибо вам. Не провожайте меня, я сам… – говорил старик, вставая и неслышными шагами направляясь к выходу.

Он, осторожно придерживая за плечи, обошел сидящую у его ног Тамару. Обернулся из дверного проема на девочку, которая уже начала дремать. В уголках ее бесцветного рта он заметил тонкие запекшиеся полоски крови. Потом вышел.

Оказавшись на крыльце, старик замер. Темно-желтая после дождя улица поднимала невидимый теплый пар от своих мостовых. Чистый воздух наполнялся стрекотанием ночных сверчков. Над городком загорались спрятанные в фонарном свете звезды. Старик поднял голову к небу и его фигура начала медленно растворяться в колышущемся воздухе. Она становилась все белее и прозрачнее, пока не исчезла совсем.

Будто его и не было. И только забытый у камина портфель остался немым свидетелем его посещения.

Тирская лестница. Начало двадцатого века.

На восточном побережье Средиземного моря, между двумя долинами, почти полностью заросшая зеленью, тянулась горная меловая гряда.

Как реки впадают в моря, так впадала она своей мягкой меловой лапой в бушующие средиземноморские волны.

Вдоль меловой гряды, теснясь между холмами и ущельями, тёк полноводный ручей. Его неширокое русло во многих местах было завалено круглыми позеленевшими камнями, которые огибала чистая прозрачная вода. Берег, в некоторых местах песчаный, в некоторых каменистый, под небольшим углом поднимался вверх, как бы расширяя русло. Деревья и кустарники росли еще выше, иногда смыкаясь над ручьем плотной зелёной шапкой и не давая тонким сияющим струйкам света проникнуть к воде. Среди них встречались мастиковые и земляничные деревья, а платаны, разваливаясь своими широкими основаниями, случалось, растопыривались прямо посредине течения.

На берегу этого ручья, на широком плоском камне, вздрагивая шерстью и немного скользя копытами, стояла лань.