Клэр Норт - Прикосновение

Мы вышли на станции «86-я улица», где приливная волна от урагана «Сэнди» оставила следы в виде линии на белом кафеле и красных мозаиках, до которой поднялась тогда вода. Толпа дорого одетых незнакомцев с фотоаппаратами, направляющаяся к Пятой авеню, была достаточно густой, чтобы, слившись в ней, спокойно следовать в направлении Центрального парка. На Мэдисон-авеню небольшой грузовичок остановился для доставки товара в магазин, мгновенно образовав транспортную пробку, в которой водители отчаянно сигналили и изрыгали проклятия до самой Восточной 72-й улицы. Неподалеку расположились двое полицейских в синих мундирах, попивая кофе у киоска, но готовые взяться за дело, как только кофеин ударит в голову.

Койл шел чуть впереди. Я двигалась за ним легкой походкой, чувствуя тепло и бодрость, каких не знала много тел подряд.

Потом Койл сказал:

– Здесь.

Я оглядела это «здесь» и рассмеялась.

– Что ты нашла смешного?

– А ты не видишь? Это же отличная шутка!

– У меня всегда было плохо с чувством юмора. Пошли.

И я стала подниматься вместе с ним по ступеням ко входу в музей.

Метрополитен-музей в Нью-Йорке. Хотя слова «музей» ему явно мало. Музеи – это такие места, куда вы приходите на пару часов, на полдня максимум. Вы отправляетесь в музей воскресным днем, когда слишком холодно для прогулки в парке. В музей вы ведете дальнего родственника, которого едва знаете, но обещали экскурсию по городу. Музей – склад историй, смутно знакомых вам с детства, но забытых, когда все ваше время стали занимать более важные дела – секс и деньги.

Музей изобразительных искусств Метрополитен – это не столько музей, сколько монумент. Это собор, возведенный в память об ушедших людях и забытой истории, собрание предметов неземной красоты, выбранных уже умершими ценителями, жертвенник для исчезающих ремесел и канувших в Лету империй. Здесь находится множество красивых вещей, к которым я вожделею, но которыми не могу владеть.

Впрочем, очередь в билетную кассу, ожидающая и нас с Койлом, способна испортить настроение любому энтузиасту.

Койл поднимается по широким каменным ступеням, ведущим в огромные каменные залы. В дальнем конце здания музея находится египетский храм, а по пути мы видим нагрудные доспехи из золота, посеребренные ятаганы, статуи античных императоров, величавых даже в посмертных масках, и топор, отрубивший головы слишком жадным наследникам одного монарха. А вот набор шкатулок, покрытых лаком и жемчугом, в которых контрабандисты провозили наркотики на территорию Китая, трубки курильщиков опиума, погружавшихся в сладкие сны под воздействием дурманящего дыма и запаха. Здесь же хранятся мушкеты, из которых стреляли во время мятежа в Каире, Коран, спасенный из руин сожженной мечети, на рукописных страницах которого все еще видны пятна крови. Есть и бальное платье русской аристократки, дотанцевавшей до самой революции. Выставлены сервизы из голубого фарфора. Из них дамы Викторианской эпохи когда-то пили свой обожаемый индийский чай. Все эти вещи были когда-то просто красивыми, но время сделало их святынями.

Койл торопливо проходит мимо. Я прошу его остановиться, я хочу полюбоваться этими вещами. Мы задерживаемся и любуемся.

Галерея лиц, портреты королей и королев, президентов и их жен, революционеров и мучеников, павших во имя своих идеалов. Они завораживают меня, разглядывают, пока я разглядываю их.

– Мы опоздаем, – говорит Койл.

– Ничего, нас подождут несколько минут, – отзываюсь я. – Подождут.

– Кеплер!

Я что-то рассеянно бурчу в ответ, не отрывая глаз от лица женщины на портрете, которая кажется удивленной тем, что живописец застал ее в такой момент. Она полуобернулась на холсте, взгляд устремлен куда-то за плечо, словно ее вдруг окликнул незнакомец, когда она находилась вроде бы в полном одиночестве.

– Кеплер.

– Что?

– Я сожалею. По поводу Жозефины.

Этих слов достаточно, чтобы заставить меня отвести взгляд. Койл кажется ничтожно маленьким под сенью этих лиц, невысоким и сутулым предметом из кожи и плоти. Нечто неодушевленное, изображенное на живом полотне, с опущенным в пол взглядом, и слова его кажутся затасканным штампом.

– Мне очень жаль.

Ему жаль, что он допустил ошибку.

И снова:

– Мне очень жаль.

Он сожалеет об убийстве, для которого сам находит иное определение.

И еще раз:

– Прости меня.

Простить за… Список слишком длинный, он, вероятно, обширнее, чем время, оставшееся в нашем распоряжении.