Роберт Маккаммон - Лебединая песнь

— Черт, ты только глянь! — сказала одна из двух фигур, стоявших над ней на Западной Тридцать шестой улице, освещенной красными лампами вывески вьетнамского ресторанчика напротив. — Да это баба!

Другой, тот, кто вытащил ее наружу, прорычал хриплым голосом:

— Баба не баба, а я надеру ей задницу.

Она села и крепко прижала к груди холщовую торбу, набитую немыслимыми вещицами.

В потоке неона на скуластом крепком лице стали видны глубокие морщины и уличная грязь. Водянистые голубые глаза, обведенные фиолетовыми кругами, светились страхом и злобой.

На голове бродяжки была бирюзовая шапочка, найденная днем раньше в опрокинутом мусорном бачке. Гардероб состоял из грязной серой набивной блузки с короткими рукавами и мешковатых коричневых мужских брюк с заплатами на коленях. Она была ширококостной, плотной женщиной, ее живот и бедра выпирали из грубой ткани брюк. Одежда, как и холщовая хозяйственная сумка, попала к ней от доброго служителя Армии спасения. Из-под шапочки на плечи неряшливо падали каштановые с проседью волосы, местами обкромсанные — там, где удалось достать ножницами.

Сумку в неописуемом беспорядке наполняли самые разные предметы: катушка рыболовной лески, проеденный молью ярко-оранжевый свитер, пара ковбойских сапог со сломанными каблуками, ржавый церковный поднос, бумажные стаканчики и пластмассовые тарелки, журнал «Космополитен» годичной давности, обрывок цепочки, несколько пачек «Джуси фрут» и многое другое, о чем владелица уже и позабыла.

Пока напавшие разглядывали ее, один из них — угрожающе, она все крепче сжимала сумку. Левый глаз женщины заплыл, скула была ободрана и вздулась, а ребра болели: три дня назад по милости злобной оборванки в христианском приюте ей пришлось пересчитать ступеньки. Она приземлилась на площадке, поднялась по лестнице и точным свинцовым ударом правой вышибла той тетке пару зубов.

— Ты залезла в мою коробку, — сказал хриплый мужик.

Он был бородат, с мутными глазами, высокий и костлявый, одет лишь в голубые джинсы, грудь блестела от пота. Второй — ниже ростом и тяжелее, в пропотевшей рубашке и зеленых армейских штанах, карманы которых были набиты окурками, — тряс сальными темными волосами и все время чесал в паху.

Тощий пнул ее в бок носком ботинка, и она поморщилась от боли в ребрах.

— Оглохла? Я сказал, ты залезла в мой чертов ящик!

Картонная коробка, в которой она спала, валялась на боку посреди целого острова смердящих мусорных мешков, за две с лишним недели забивших тротуары и стоки Манхэттена, — дворники объявили забастовку. При удушающей жаре — почти сорокаградусной днем и тридцатипятиградусной ночью — пакеты раздувались и лопались. Для крыс наступил праздник: горы мусора лежали неубранными, перекрывая на некоторых улицах движение.

Бездомная невидяще глядела на мужчин — содержимое половины бутылки «Красного кинжала» всасывалось в стенки ее желудка. Последнее, что она ела, были куриные кости и остатки из консервной банки.

— А?

— Моя коробка! — заорал бородатый прямо ей в лицо. — Это мое место. Ты сумасшедшая или как?

— Она безмозглая, — сказал другой, — ненормальная, как черт.

— И страшная, как черт. Эй, что там у тебя в торбе? Дай-ка посмотреть.

Он ухватился за ткань и дернул, но женщина громко заорала и не отпустила торбу, только вытаращила глаза от страха.

— У тебя там деньги? Выпивка? Давай сюда, дура!

Мужик почти вырвал сумку у нее из рук, но бродяжка захныкала и повисла на ней. Красным сверкнуло украшение на ее шее — маленькое дешевое распятие, прикрепленное к ожерелью из полированных камешков.

— Э! — сказал второй. — Смотри-ка! Я ее знаю. Я видел, как она побиралась на Сорок второй улице. Она думает, что с понтом святая, все проповедует. Ее зовут Сестра Жуть.

— Да? А может, мы тогда заложим эту безделушку?

Он потянулся сорвать распятие, но женщина резко отвела голову в сторону. Схватив ее за шею, он зарычал и замахнулся другой рукой, чтобы ударить.

— Пожалуйста! — стала умолять она, готовая заплакать. — Пожалуйста, не бейте меня. У меня для вас кое-что есть! — И стала рыться в сумке.

— Давай сюда и проваливай! Башку бы тебе расшибить за то, что спала в моей коробке.

Он отпустил ее голову, но кулак держал наготове. Несчастная копалась в торбе и непрестанно всхлипывала.

— Тут у меня кое-что есть, — бормотала она, — где-то тут…

— Выкладывай давай, — он подтолкнул ее ладонью, — и тогда, может, я не надеру тебе задницу.