Надежда Рябоконь - Я остался на Луне

Балкон был маленький, на нем еле-еле умещались два старых кресла, фонарь, и разный хлам, нужный и ненужный.

Нужный хлам умещался друг на друге, пирамидой, и завершался пылесосом, подлежащим ремонту. Остальной хлам; оконная рама, почтовый ящик, стеклянные банки, и всякая мелочь, был распределен по внутреннему периметру балкона.

Неприкосновенными оставались лишь два старых кресел. Они принадлежали Художнику и Поэту.

Хозяином балкона на шестнадцатом этаже был Художник, а Поэт его постоянным гостем.

В одной комнате он жил, а в другой творил, она называлась Мастерская.

Художник, каждый раз, принимаясь за новую работу лелеял в себе надежду что, именно сейчас из-под кисти выйдет главная картина в его жизни, но нанеся последний мазок, знал, – главная картина опять впереди.

Поэт же был уверен, – все, что им сотворено значительно и нетленно. И, поставив точку в конце своего гениального творения, частенько провозглашал себя «сукиным сыном».

Может быть потому, что у каждого в своей области была заложена программа одаренности, и каждый имел свой рычаг, при помощи которого мог совершить новый прыжок в искусстве, общаться этим двум людям было интересно, легко и приятно.

Они не старались поучать или разубеждать друг друга, наоборот, каждый удивлялся, восторгался и ценил талант другого.

Ведь Поэт не умел писать картины, а Художник не умел писать стихи, и они смело могли делиться своим замыслом и от этого получать удовольствие.

Все всегда начиналось с балкона, со стартовой площадки, ведь с шестнадцатого этажа и небо кажется близким и до звезд рукой подать.

Был поздний августовский вечер, самое любимое время для двух друзей.

Тогда их беседы плавно отделяли балкон от стены дома и уносили к звездам, и держали там, внутри звездного невода, не давая улететь в бездну.

В этот раз Поэт пришел к Художнику по приглашению, специально, чтобы посмотреть новую картину.

Это Поэту, чтобы показать свое произведение, достаточно просто сложить листок с новым стихотворением в карман, а Художник готовую картину может продемонстрировать только в своей Мастерской.

Они сидели на балконе, возведя лица к небу, неподвижно и сосредоточенно, как два звездочета.

– Звезды загораются не все разом, а как будто по очереди, – сказал Поэт, – тебе это не напоминает утренние сигналы ранних птиц? Когда сначала слышен одинокий свист, монотонный, с точно выдержанными паузами, и только потом к нему поочередно присоединяются другие птицы, и их пение постепенно сливается в разноголосый хор.

Художник равнодушно пожал плечами: – Вообще несопоставимо…

– Вот пришло в голову, – смущенно отозвался Поэт и загрустил.

А может быть его мозг уже работал на рифмы.

Они надолго замолчали.

– Ты собираешься показывать, или нет? – словно очнувшись, воскликнул Поэт и посмотрел на часы, – или у тебя опять, чуть-чуть не то?

– Так в мастерской же. Чего расселся, вставай, пошли, – хмыкнул Художник, и первым вышел с балкона.

Мастерская художника, это помещение с мольбертами, рамами, подрамниками, картинами, кистями, красками, и там не всегда чисто. Вернее, там просто бардак, но он, как говорится, какой надо бардак. И Поэт, бывая там, этому уже не удивлялся, хотя сам любил порядок и чистый стол, когда работал над новым произведением.

Они подошли к мольберту. Художник снял с полотна покрывало.

Поэт внимательно всматривался в картину, недолго.

– Ну? И … что? – с удивлением повернулся он к другу, – объясни…

– Что объяснить?

– Ну, как…

– Ты распаханную пашню видишь?

– Распаханная пашня, это тавтология, – нравоучительно изрек Поэт, – пашня – это и есть распаханное поле.

Он прищурился и чуть отошел от картины, потом приблизился вновь.

– То есть, вот эта взлохмаченная черная земля под темно-синим небом, законченная работа, хочешь сказать?

– Еще бытует мнение, – с сарказмом усмехнулся Художник, – что поэты тем и отличаются от обычных людей, что в обыкновенном зрят необыкновенное. А ты смотришь на распаханную, но незасеянную пашню, и тебе надо объяснять смысл картины!?

Он сердито набросил на мольберт покрывало:

– Посмотрел и хватит, хорошего помаленьку.

– Ах, вот в чем сермяжная правда! – заламывая руки, воскликнул Поэт, – сеять некому! А кто тогда распахал?

Художник быстрым шагом пошел из мастерской.

– Подожди, – догнал его Поэт, – я понял, понял, не растет ничего, не родит земля…, утопия, короче.