Святослав Логинов - Чем бы дитя ни тешилось

Электрик целых полчасища заменял электрические пробки на пакетник, который легко включать и выключать. При этом образовалось множество притягательных сокровищ: обрезки проводов, клеммы, коробка, в которую ввинчивали пробки. Разумеется, в дело вмешалась мама, и все драгоценности отправились в мусорное ведро. Остались только две электрические пробки, которые мастер поставил на карнизик, сказав, что они исправны и могут пригодиться.

Пробки пригодились Урбану.

Карниз был высоко, так просто не достанешь. Но Урбан как всегда выкрутился из трудного положения. Хотя мама строго-настрого запрещала притаскивать с улицы всякий мусор, Урбан сумел принести домой засохший прутик и столкнул им высоко поставленные пробки. Прутик потом мама нашла и пообещала отходить этим прутиком по попке. А вот исправные предохранители Урбан спрятал в сейф, где их никто и никогда не найдёт.

Сейф был устроен в Чебурашке, которого Урбану подарили на Новый Год. Если как следует нажать ему на пузико, Чебурашка принимался петь, что он был когда-то безымянной игрушкой. На следующий день Чебурашка замолк. Мама очень сердилась: «Подарили вещь, так ему непременно надо сломать».

Урбан стоял с виноватым видом, уставившись в угол, но в глубине души радовался. Простенькому механизму, вытащенному из Чебурашки, он мгновенно нашёл достойное применение, а в освободившемся объёме можно было спрятать что-то особо ценное. Самыми ценными оказались фарфоровые пробки со всей прилагающейся к ним начинкой.

Теперь можно было приняться за главное.

Спички, как известно, детям не игрушки. А если не для игры, а для дела?

Спички лежали высоко-высоко над плитой на вытяжном колпаке, а прутик, с помощью которого были добыты пробки, к несчастью, погиб в мусоропроводе. Зато зажигалки мама разбрасывала по всей квартире, и на подоконнике, и на лоджии, и на туалетном столике, и на кухне, а в сумочке так даже три штуки. В сумочку, конечно, Урбан не залезал, в мамину сумочку лазают только воришки, а остальные зажигалки были в полном его распоряжении. Нет, конечно, трогать их запрещалось строго-настрого, но Урбан отлично различал, что запрещается на самом деле, а что всего лишь строго-настрого. Если вдуматься, мама запрещала вообще всё, так что и жить было бы нельзя. Куда ни повернись, всюду запреты. Можно только стоять в углу, но в носу при этом не ковырять.

Зажигалка прибор сложный, не чета спичкам.

Первый блин вышел комом, хотя ни взрыва, ни пожара не случилось; за этим Урбан следил не строго-настрого, а как следует. Конечно, дыму он напустил тоже как следует. Пришлось открывать дверь на лоджию и проветривать комнату. Но запах всё равно остался. Что сказала мама, лучше не представлять. Она не говорила, а стонала умирающим голосом, представляя, какой ужас натворил непослушный сын.

— Кто тебе позволил одному выходить на лоджию? Это смертельно опасно! Ты мог упасть с третьего этажа и разбиться насмерть! И вообще, зачем ты туда полез?

— Посмотреть, откуда там дым.

— Кошмар! — мама сжал руками виски. — Этот ребёнок хочет свести меня в могилу! А если бы там был пожар? Ведь ты бы сгорел сам и сжёг всю квартиру!

Хорошо, что мама не знала, откуда взялся дым, и поверила, что его натянуло с улицы.

«Если бы на втором этаже был пожар, я бы погиб просто задохнувшись в дыму», — хотел сказать Урбан, но промолчал, памятуя, что молчание золото, которого ему очень не хватало для работы.

У мамы было полно золота: цепочки, колечки, кулончики… Они хранились в шкатулке на туалетном столике, но хватать мамины золотые украшения… так поступает уже не воришка, а настоящий вор. Придётся обходиться без золота.

В принципе, золото можно заменить медью или гадолинием. Где берут гадолиний, Урбан не знал, в книжках, которые иногда дарили родственники, об этом не говорилось ни слова.

Мама книг не покупала, ни себе, ни тем более, Урбану. Лишь однажды купила ему пару комиксов, которые поначалу называла виммельбухами. Где она разжилась этим словесным монстром, мама сама не могла сказать, тем более что через день она про виммельбух забыла и говорила просто: «книжечка».

— Что ты ему даришь? — недоумевала мама. — Ему же четырёх лет не исполнилось, он читать не умеет.

«Умею», — хотел сказать Урбан, но промолчал, поскольку молчание — золото, а в ту пору он ещё надеялся золотом разжиться.

— Что ты, он же умный мальчик, — возражала знакомая.