Ник Перумов - Александровскiе кадеты. Том 1 [litres]

Федя почти что обиделся – как это он врать не умеет? Да он, если надо, так соврёт, что сам Шерлок Холмс не распутает, – но вовремя сообразил, что сейчас не время обижаться.

– Дома… в общем, дома, там… – и неопределённо махнул рукой.

– Что «дома»? – не удовлетворилась Ирина Ивановна.

– Поссорились они там, в общем. Поругались. Я… мне… пусть помирятся, что ли… мне тут лучше…

Вообще-то папа с мамой никогда не ругались. Мама порой укоряла папу за какие-то «неэкономичные» траты, хотя сама тратила, по мнению Феди, вдесятеро больше на всяческие наряды для сестёр совершенно «неэкономично». Папа же маму именовал исключительно «душенька» и «друг мой», или «Аннушка, сердце моё», и никакого желания ссориться с ней никогда не выказывал.

Однако, как ни странно, эта ложь сработала. Хотя, если разобраться, не такой и ложью она была. Что в семье теперь разлад, что сестра Вера, может быть, тоже пишет украдкой на стенах «долой самодержавие!» – это чистая правда. Хотя нет, Вера никогда б такую ошибку не сделала. Она б непременно написала бы правильно – « долой самодержавiе», никак иначе.

– Понимаю, – ласково сказала Ирина Ивановна. – Это, увы, бывает у взрослых, дорогой мой Фёдор. И тогда, наверное, и впрямь лучше дать им разобраться самим. Вы правильно сделали, вернувшись в корпус. Ступайте теперь спать. И не волнуйтесь, ссоры и размолвки случаются даже у самых близких друзей.

Фёдору показалось или госпожа Шульц при этом едва заметно погрустнела?

В комнате было одиноко и пусто. Петю увезли в Петербург; Федя поворочался, поворочался, но сна не было, как говорила нянюшка, «ни в одном глазу». Он так и не придумал, что делать. И вообще, он так привык уже засыпать, когда над постелью Ниткина горел читальный огонёк, что без него чего-то уже не хватало.

В конце концов Федя плюнул, слез с кровати и включил свет на Петиной половине.

Мыслям про Веру это не помогло, но хотя бы удалось уснуть.

Фёдор, Варлам и Пашка спустились к своим. Две Мишени шагнул навстречу, быстро хлопнул каждого по плечу, словно пытаясь удостовериться – это они, они самые, в истинной плоти.

– Они нас обойдут. Ночью едва ли сунутся, а утром снимутся и или к северу двинут, или к югу. Времени они с нами потеряли изрядно. – Он обернулся, бросил взгляд на белеющую под луной дамбу. – Эх, взорвать бы, да нечем. Патроны есть, гранаты есть, а вот взрывчатки… не порох же из гильз выковыривать.

– Жалко взрывать, – вдруг сказал Пашка. – Люди такую красоту строили, старались…

– И мне жалко, – мрачно согласился Две Мишени. – Да и нечем у нас. В общем, понятно. Противник или попытается вновь прорваться здесь, или, как сказал, обойдёт. Что ж, оставим тут крепкий заслон. С остальными вернёмся во дворец, надо дать отдых мальчишкам…

Судя по лицу Константина Сергеевича, решение это ему крайне не нравилось.

– Гатчино оставлено и горит. Что с государем, что с гвардией – никто не знает. В столице хаос. Запасные батальоны линейных полков перешли на сторону Временного собрания – ещё б они не перешли. Это самое собрание заседает в Таврическом дворце; немцы с мятежными гарнизонами фортов, пропустившими десант «добровольцев Гинденбурга», пытаются пробиться в столицу напролом, через Ораниенбаум, Петергоф и Стрельну; на нас наступает, судя по всему, отряд, прибывший по железной дороге через Ригу и Псков…

Наступило молчание.

Ночь быстро сгущалась, с запада катились волны непроглядных туч. Слопали луну, сожрали звёзды. Мрак заливал всё окрест, унылые облетевшие леса, дорожки, покрытые опавшими листьями; где-то совсем рядом скрывался вражеский отряд, отброшенный, но не разбитый.

– Как же так, Константин Сергеевич? – наконец выдохнул Варлам. – Как такое могло случиться? Если ехали через Ригу – выходит, немец Ригу должен был взять? А флот, а батареи, а гарнизон…

– Ничего они не брали, – раздражённо бросил Две Мишени. – С чего всё началось-то? Вошли без единого выстрела, наоборот – «по приглашению Государственной Думы», под дружественными флагами, с построенными на шканцах командами и оркестрами, исполнявшими «гимны свободного мира». «Марсельезу», например. Ага, оркестры Германского рейха – «Марсельезу»! «Международная помощь в деле установления порядка», так, кажется, они это называли…