Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

Только одним своим поступком Аллан был чрезвычайно доволен, даже чуточку гордился — тем, что у него хватило мужества отказаться от работы в архитектурной мастерской. По окончании института он загубил там четыре года жизни, вычерчивая холодильные установки для крупных магазинов, многоэтажные гаражи и вентиляцион­ные системы для жилых домов, которые, однако, не шли дальше чертежей. Чисто тех­ническая работа. Аллан был самым молодым в мастерской. Его коллеги с опытом и «именем» занимались решением более интересных задач. В один прекрасный день на­ступил бы и его черед. Но получилось иначе: он просто ушел из мастерской. Он понял, что не сможет проектировать воздушные замки на бумаге, когда жизнь все туже за­тягивает на нем свою петлю. Он ходил без работы до тех пор, пока у него почти не кончились деньги. И тогда он нанялся на бензоколонку на Эббот-Хилл-роуд. Естествен­но, теперь он зарабатывал меньше; им пришлось оставить свою квартиру и переехать на Апрель авеню, а чтобы хоть как-то сводить концы с концами, они обратились за пособием для бедных; однако когда родился ребенок, они по-настоящему почувствова­ли, что такое дороговизна. Впрочем, Лиза не жаловалась, а Аллан любил свою новую работу. Насколько вообще можно любить подобную работу. Во всяком случае, здесь все было реально: утренняя и вечерняя смена, десятичасовой рабочий день — пять дней в неделю; строго говоря, такой длинный рабочий день противоречил трудовому законодательству, но власти смотрели на это сквозь пальцы. В сфере обслуживания все время не хватало рабочих рук, несмотря на безработицу («Ленивые свиньи,— ворчал Янсон,— им больше нравится бездельничать и получать пособие...»).

Была прекрасная ночь, необычно тихая и теплая для марта. Аллан смотрел на нежный бледный профиль Лизы, которая лежала возле него. Она так молода, думал он, ей всею восемнадцать лет, хватит ли у нее сил выдержать все то, что их, возможно, ожидает? Но она действительно никогда не жаловалась, никогда не спорила. Быть может, она не слишком ясно представляла себе последствия того шага, на который они отважились? Словно для очистки совести, он пытался «успокоить» ее, хотя она не выражала ни малейшего беспокойства. Она только спросила:

— Как ты думаешь, мы найдем там какую-нибудь кухонную утварь? Например, сковородку? Тогда эту я выброшу. Она такая противная...

— Конечно...

И Аллан стал рассказывать Лизе о том, как люди нередко выбрасывают хорошие вещи только потому, что хотят купить что-нибудь новое. Многие, как он слыхал (на­пример, его коллеги по архитектурной мастерской), ходили на Насыпь и искали там нужные вещи — запчасти для машин, мебель (в свое время была мода на старинную реставрированную мебель)... Лиза верила каждому его слову и, во всяком случае, не возражала; он был тронут ее безграничным доверием, и в то же время его раздражала эта невероятная беспомощность, непрактичность. Аллан стоял и смотрел, как она укла­дывает в чемоданы одежду, смотрел нетерпеливо, потому что было уже поздно и пора было уходить. Он подсказывал, что куда класть, поправлял ее, торопил; у нее все ва­лилось из рук, белье падало на пол, она чуть не плакала, а он, как всегда, говорил себе, что не имеет права упрекать ее за то, что она ничего не умеет: ее никто никогда ни­чему не учил. И все-таки его это раздражало...

Лизе принадлежали две-три вещицы, к которым она была по-детски, откровенно привязана и непременно хотела взять их с собой: две маленькие лакированные ко­робочки, одна в другой — как она утверждала, старинные и редкостные, изготовлен­ные в одной далекой азиатской стране, и кольцо с голубыми камешками, которое она нашла на улице (однажды, когда им пришлось совсем туго, Аллан просил заложить его, но Лиза отказалась, что случалось крайне редко, если он просил ее о чем-нибудь); это были ее маленькие сокровища, с которыми она ни при каких обстоятельствах не желала расставаться, или скорее это были своего рода игрушки, которые каким-то не­понятным образом стали дороги ее сердцу. А вообще она была совершенно равнодушна к вещам, своим так же, как и чужим, и все перемены, все изменения в условиях их жизни принимала как нечто само собой разумеющееся, словно даже не замечала их или воспринимала просто как промежуточные этапы в развитии событий, возможно, понятном ей, а возможно, и нет.

Именно эта детская незащищенность в сочетании с бесстрашной покорностью судьбе поразила Аллана так сильно уже при первой их встрече. Его поразил самый облик ее, когда она одиноко сидела на покрытой пластиком скамье в автомате-заку­сочной, именуемой «кафе», где он обычно обедал. Он заговорил с ней просто так, шутки ради — именно потому, что она была такая бледная, застенчивая, с конной, свет­ло-рыжих вьющихся волос. Аллан подошел к ней с подносом и спросил, можно ли сесть за ее столик; она кивнула и начала сразу рассказывать о себе, о том, что она шла из дому и почти никого не знает в этой части города; она говорила тоненьким дет­ским голоском и смотрела вокруг широко открытыми глазами, словно ее изумляло все, что она видела. Но на лице ее не отражалось страха, только возбуждение и любопыт­ство. Аллан скоро понял, что ей негде жить, и, не задумываясь о последствиях, предложил комнату у себя в квартире. Ее прямота и доверчивость обезоружили его и ли­шили способности прислушаться к голосу рассудка, который, как только Аллан произ­нес роковые слова, стал возражать, говоря, что ему совершенно незачем пускать посто­роннего человека к себе в дом, а если уж очень приспичило, то зачем ему нужна эта юная девушка, еще совсем девочка, как он мог заметить. Но она сразу же согласилась и, когда они вместе выходили из «кафе» на улицу, где было потише, потому что хоть не грохотал музыкальный автомат, взяла его за руку; однако Аллан твердо решил, что не воспользуется ее затруднительным положением. Но в первый же вечер она снова огорошила его. на этот раз своей смелостью и той страстью, которая, оказывается, жи­ла в ее тщедушном теле. Она без обиняков предложила ему себя, поскольку все равно дело этим кончится. И когда они лежали рядом на его узкой холостяцкой кровати, он старался быть очень осторожным, потому что чувствовал себя огромным, неуклюжим и грубым. Однако Лиза ничего не боялась и была настроена весьма шаловливо. А на сле­дующее утро она сказала, что ей нет еще и четырнадцати и что она убежала из дома, поссорившись с родителями.