Денис Калдаев - Семь миллионов сапфиров [litres]

Порой я начинал верить, что Анализ ошибся. Что смерть минует меня. Казалось, любовь – это могущественная броня, которая непременно меня защитит. Будто я избранный. Попавший в один процент. Я цеплялся за это чувство, как утопающий за соломинку, и всячески гнал от себя плохие мысли. Третье сентября пройдет в точности, как и любой другой день. Ничего не произойдет, убеждал я себя.

Но в глубине меня жил интимный, тщательно скрываемый страх. Это было довольно странно. Допустим, сейчас ты безмятежен и не думаешь о смерти, но через минуту тебя охватывают самые неприятные переживания. Спустя еще минуту – ты вновь сплошной позитив. Будто колебания маятника.

Помню, как третьего августа мне стало не по себе. До моей даты Х оставался ровно месяц, и тогда я впервые задумался о том, как рассказать об этом Ионе. Вдруг чуда не произойдет и меня просто не станет? Конечно, не стоило допускать, чтобы моя смерть стала для нее чудовищной неожиданностью. Так мне казалось. Тогда я решил, что расскажу обо всем утром второго сентября. Мне хотелось, чтобы до самого последнего дня Иона была со мной предельно счастлива.

Я закрывал глаза и силился представить себе обычную сцену признания. Сколько счастливых пар разлучила смерть? Как это происходит тысячи и тысячи раз между влюбленными, ежедневно, с неумолимой периодичностью?

Итак, настает роковой день. Освещенная первыми лучами солнца, девушка читает в постели книгу. Ее возлюбленный, немного сгорбившись, сидит рядом. На его лице сгущается глубокая печаль, и кажется, будто он находится на другом краю Вселенной. Он готов к неизбежному, но боится за свою «половинку» и совершенно не знает, как сообщить ей предательскую новость. Нельзя просто так исчезнуть из ее жизни, не предупредив ни о чем. Он уверен в этом.

Весь последний месяц он тщательно подбирает слова, точно нанизывая бусины на тонкую паутинку, чтобы как можно меньше ранить свою любовь. Но у него ничего не выходит: слова напоминают груду камней, рухнувшую в ущелье. Однако будет преступлением молчать и дальше. Он поступает просто.

Заключает руку любимой в створки своих ладоней и тихо говорит:

– Сегодня моя дата Х.

Эти четыре хлестких слова точно угли обжигают ему горло. Они сопоставимы по силе с признанием в любви или убийстве. Они означают неумолимую власть рока, на милосердие которого не приходится рассчитывать.

– Умоляю, скажи, что ты шутишь.

Книга с грохотом падает на пол.

– Это правда.

И тогда на глазах девушки выступают слезы, по щеке скользит капля и срывается вниз.

– Сколько же осталось? – шепчет она.

– Пять часов.

О, эти глаза, полные боли! Глаза, в которых, словно маячок надежды, отражается всполох рассвета.

– Все будет хорошо, обещаю, – утешает ее юноша.

Он освободился от части груза, который так мучил его. От него исходит спокойствие, и возникает ощущение, будто сегодня – не дата его смерти, а банальный день, константа времени, круговорот Света и Тьмы, Добра и Зла, протекающий ежесуточно. Девушка замирает на плече смиренного человека. Теперь уже она должна влачить эту часть груза. Ее немигающий взгляд следит за стрелкой настенных часов.

Кажется, будто возлюбленные приходят к немому соглашению, что новый день станет самым обычным днем на свете, и благополучно забывают о дате Х. Но на самом деле они идут на жесткую сделку с собственной совестью, которая подталкивала прожить каждую минуту заново, броситься в жаркие объятия друг друга, заняться самым неистовым актом любви, а после прорыдать вплоть до первых петухов. Они делают это лишь мысленно, потому что страх ранить друг друга небрежно сказанным словом или действием сковывает их по рукам и ногам. Их жадные объятия – лишь верхушка айсберга.

Помню тот странный день. Шел дождь, и его плотные косые струи насквозь просвечивались солнцем. Я проснулся от легкого чувства голода. Свежесть озона вкупе с ароматами цветов создавали неповторимую смесь, но в ней почему-то проскальзывали неуместные нотки чего-то горького. Ионы рядом не было.

Я включил свои любимые симфонии Баха и развел огонь, чтобы пожарить себе омлет с кусочками помидора и щепоткой укропа. Дождь яростно барабанил по крыше; я вернулся на кровать и прикрыл глаза. Скоро дождь прекратился, и лишь одинокие мелодичные капли звенели где-то в пустоте. И тут случилось оно самое.

Внезапный прерывистый стук заставил меня взглянуть в окно, и то, что я увидел, было очень странным. К затворенному окну слетелись десятки птиц: пестрые воробьи и сизые голуби, маленькие бурые клесты и угольно-черные дрозды, несколько перепелок и даже два дятла с аленькими полосками на макушке. Это было ненормально. Они настойчиво просили пустить их в комнату, словно желая послушать мелодию великого композитора.