Джон Чу - Вода ниоткуда

Мама уходит, препоручая меня Гасу: довод в его пользу неслабый. Обычно это она уговаривает меня остаться, убеждая, что Мишель скоро остынет, что сестра злится на меня лишь потому, что любит. А теперь успокаивать меня — задача Гаса. Наверное, мама так счастлива, что ей всё равно, женщина он или мужчина. Впрочем, Гасу эта задачка — меня успокоить — даётся не легче.

*

Мой мотель в пяти минутах езды от дома сестры. В пяти минутах и на другой планете — или так кажется. Во-первых, царство викторианского Рождества сменяют стерильные хирургические просторы. Хвоёй пахнет и здесь, но хвоёй квёлой, медицинской. Во-вторых, когда я бросаю чемодан и сворачиваюсь калачиком на кровати, чувство такое, будто я неделю надрывал пуп, выполняя одно из чудны́х изометрических упражнений Гаса, и наконец выдохнул. Обычное дело после поездки к родным — но на этот раз мир меня ещё не отпустил. В дверях стоит Гас. В его волосах и на толстовке с капюшоном поблескивают снежинки.

— Других кровных родственников у тебя здесь нет. — Гас включает свет и захлопывает дверь. Я отворачиваюсь и скатываюсь во вмятину, продавленную вторым телом. — Меня ты тоже будешь дичиться?

Его ласковые слова меня ранят. В горле першит. Слюна солёная и отдаёт металлом. Так и тянет солгать и дать воде омыть горло, заполнить лёгкие… или сделать вид, что Гаса здесь нет, что никто не сидит на кровати. Каждый свой приезд я откладываю объяснения на потом, а уехав, гоню всё из головы. Сейчас этот трюк не пройдёт. Вот он — свидетель и живая укоризна.

— Отлично. — Я сажусь, упираясь взглядом в пол. — Однажды на день матери я подарил маме цветы, и Мишель осмеяла меня, потому что цветы вянут и как я посмел подарить маме то, что скоро умрёт. Послушать Мишель, как-то я испортил ей день рождения, послав открытку с синими птицами. Кто же знал, что её длиннохвостый попугайчик утонул в туалете. А раз накануне Рождества Мишель попросила меня побриться на праздник. У меня не было большой щетины, и я забыл. Она не могла понять, почему я отказался сделать ей приятное, ведь это так просто, и надо, конечно, подстеречь меня с бритвой. Могла целиться получше. От крема для бритья жжёт глаза. Меня несколько недель спрашивали про шрамы на лице и шее. Хватит, или хочешь ещё? И почему я обязан всё это от неё терпеть?

Как же я устал. Меня бьёт дрожь. Дышу и не могу надышаться. Вокруг ботинок — лужицы от растаявшего снега. Зачем Гас надо мной нависает… Почему мы здесь, а не в его квартире… или хотя бы в гостях у его семьи.

Гас пару секунд сидит с раскрытым ртом, но если он и ждал, что на меня упадёт вода, то не подал вида. Он обнимает меня рукой за плечи, тянет к себе. Палец ложится под мой подбородок и нажимает, и вот я уже гляжу Гасу в лицо.

Одна часть меня хочет сорваться, взять машину и найти другое место для ночлега. Другая понимает, что я обижу Гаса, а наш герой в этом ни за что не признается. Испортить все отношения разом… отличная идея.

— Ты не обязан. — Гас расстёгивает и стягивает с меня куртку. — Но при чём тут родители? Допустим, у нас будет ребёнок, — просто допустим, — разве ты не хотел бы, чтобы он знал дедушку с бабушкой?

— Значит, я прав, и всё равно она побеждает?

Потираю лицо. Я прав? Это нечто новое. Всё, что Мишель со мной делает, она делает из любви, она хочет мне добра, сказала однажды мама. «Уж лучше бы она меня ненавидела», — ответил я. Тот разговор не заладился.

— Что значит «побеждает»? — Гас дёргает плечом и вешает мою куртку на вешалку. — Сегодня вы расплевались. Бывает. Возможно, вам надо немного отдохнуть друг от друга. Завтра мы вернёмся и попробуем снова, хорошо? Если хочешь, я не отойду от тебя весь день.

Я делаю глубокий вдох. Впервые за много часов моя грудь расправляется. В нос бьёт запахом сосны и мокрой кожи.

— Хорошо.

Я стягиваю ботинки. Снег, что туда набился, уже растаял. Ступни мокрые и холодные. Гас у двери.

— Вернусь через часок-другой. — Он выставляет ладонь: не перебивай. — Тебе надо побыть одному — и, если честно, сейчас ты слишком издёрганный и компания из тебя не очень. Ты на меня не злишься, знаю, но лучше я уйду, пока мы не поссорились.

Возражать без толку: лишь докажу его правоту. Выходя, он гасит свет. От растаявшего снега одеяло влажное, оно липнет к коже, когда я падаю навзничь. Натягиваю его на себя. Укрытый с головой, сворачиваюсь клубком, и вот наконец можно расслабиться.

Я отделил себя от мира, но ощущение неправильности не покидает. Матрас должен прогибаться сильнее. В моих объятиях должен лежать этот медведь, не способный признаться, когда ему больно. Я должен утопать в тепле его тела, — а он в тепле моего.