Джон Чу - Вода ниоткуда

— Прости, Гас, я испортил твой диван.

Пол устилают резиновые тяжелоатлетические маты. Я всё подотру, вот только пройдёт окоченение.

Новый приступ хохота, на этот раз не столь истерический. Ласковые руки у меня на талии. Без них я рухнул бы где стою, уж это как пить дать.

— Ты только что сказал, что любишь меня — сказал единственным, думаю, доступным тебе способом, — и тебя заботит какой-то диван?

Услышь я это от кого другого, я захотел бы провалиться сквозь землю. Вот дурак. Он прав. Я ищу и не нахожу слова.

— Диван сам высохнет, — говорит Гас. — И потом, его подарил мне ты.

Кто же знал? Инженеры-биотехнологи зарабатывают больше, чем персональные тренеры — даже самые что ни на есть расквалифицированные. Вместо того, чтобы взять и поселиться с ним, я потихоньку обставлял его квартиру. А Гас терпеливо ждал, полагая, что когда она перестанет выглядеть плодом любви библиотеки и тренажёрного зала, я перееду сюда. От давнего предложения Гаса въехать ко мне я отказался: моя тесная студия его недостойна. Всё, на что она годится — запирать себя на ночь.

— Я должен прибрать за собой.

Я вырываюсь, и Гас сгребает меня в охапку, не давая упасть.

— Не парься. Всё хорошо.

Мокрую одежду мы оставляем в ванной и забираемся в постель, прижимаясь друг к другу под простынями. Он начинает дрожать, и только тут я понимаю, что ему тоже холодно. Мастер боевых искусств просто хорохорился. Глупо.

— Теперь, когда мы знаем о чувствах друг друга, — может, оформим наши отношения официально?

Голос на диво ровный, хоть зубы Гаса и стучат, как кастаньеты.

Я до боли хмурюсь. Он серьёзен. Как ни небрежно он это бросил, для него это важно.

— Ты рисковал сойти с ума только ради того, чтобы сделать мне предложение?

Честное слово, есть способы куда безопаснее.

— Нет, то была лишь тренировка. — Он не шутит. — Я не представляю жизни без тебя. Ты без меня — тоже. Ну как, «да»?

Воздух решил остаться сухим. А ведь Гас мог втиснуть всё это в один большой вопрос, чтобы не дать повода тому, кто (или что) поливает водичкой.

— Моя семья…

Не знаю, как начать. Он не разлюбит меня, но любить можно издалека.

— Они ведь обо мне знают?

Мысли он читает, что ли?

— Да…

Это не ложь, но и не совсем правда. Воздух ощутимо сыреет. Волоски у меня на руках встают дыбом, словно того и гляди грянет гроза. А я и после прошлой-то лжи ещё дрожу. Я разрываюсь на части между жестокой правдой, узнав которую, Гас потеряет ко мне всякое уважение, и откровенной ложью, сулящей смерть от гипотермии. Боль, что грызёт мою душу, растёт и ширится. Она выворачивает меня, выжимая саму жизнь. Я кривлю губы в пародии на улыбку.

— Мэт, ты не на приёме у стоматолога. Не тяни. Говори всё как есть, не бойся.

Я делаю глубокий вдох. От правды бросает в жар, словно я в объятиях Гаса зимней ночью и мы последние люди на Земле. Немудрено, что головастые ребята держатся середины между правдой и ложью. Но как я ни разучивал эту речь, — а я репетировал её в голове месяцами, — это не помогает. Слова льются сплошным потоком, и я сам едва разбираю, что говорю.

— В мандаринском китайском местоимения третьего лица не изменяются по родам. Кроме как на письме, и это относительно недавнее изобретение, а звучат они одинаково, и вообще, никто никогда не использует женский и средний рода. Слова для обозначения «парня» или «девушки» есть, но я всегда называл тебя «(Китайская речь)». Это значит «любовь моя», «моя половина». И я не называл тебя по имени. В этом нет ничего необычного. Имена — для друзей и знакомых. Для членов семьи есть родовые названия, и…

«Неужели я вот так взял и сказал ему, что для моих родителей он — моя половина?»

— Погоди-постой. Ты говоришь обо мне с родителями так, будто мы всё равно что женаты? — берёт меня Гас на прицел интеллекта.

— Да.

Моё сердце хочет выпрыгнуть из груди. Окружающий мир качается. Я у края обрыва.

— Но моего имени они не знают, как и того, что я мужчина.

— Да.

Выпущенная пуля пробила сердце, и я разбиваюсь о скалы.

— Хм. — Лицо Гаса, на котором написано «разберёмся», каменеет. Ужасно, ужасно. Он придвигается ближе и обнимает меня так, будто его объятия скроены по моей, и только моей мерке. — Мы не можем пожениться, пока ты не готов посвятить в свой секрет семью. Я буду ждать сколько потребуется.

Его холодная, мокрая кожа высыхает, вот она уже дышит теплом. Каждая фраза — утверждение, истинность каждой очевидна. Никаких скользких слов, никаких оговорок. Вместо воды, однако, Гас сочится разочарованием. Обычно улыбка его греет, и я в ней таю. Сейчас у него на лице её дешёвая копия. Сознаваться в том, что уязвлён, он склонен не больше, чем использовать наркоз.