Наль Подольский - Время культурного бешенства

— Вы что делаете? Закройте дверь! — возмутилась проходящая проводница.

— Это приказ? — вкрадчиво спросил Виконт, посверлив ее угольным взглядом цыганских глаз.

— Я же сказала: закройте дверь!

— Это приказ? Да или нет? — повторил он уже с нажимом, и, сжав свои массивные челюсти, громко поскрипел зубами.

— Да, это приказ, — пролепетала она.

— Ну что же, приказ есть приказ, — пробасил Виконт и захлопнул ногой дверь с грохотом, перекрывшим вой вагонных колес.

— Не надо… не надо так… — девица была не на шутку испугана.

— Ты, главное, не бзди, девочка, — приободрил ее Виконт ласковым тоном.

Проводница убежала в служебное купе и больше странного пассажира не беспокоила.

Не следует думать, что Виконт являл собой рядовой образ уголовника, — он был не преступником, а художником и честно заработал свой срок с помощью палитры и кисти. До того как окончить «Муху» и стать живописцем, он оттарабанил три года в танковых войсках. Закончил службу сержантом и командиром танка, ибо обладал двумя первейшими армейскими добродетелями — боготворил слово «приказ» и был способен переть на своей машине вперед, не считаясь ни с опасностью, ни со здравым смыслом. За это ему прощали и дисциплинарные нарушения, и всякие пьяные экстравагантности.

Как любой человек, только что покинувший зону, Виконт пребывал в приподнятом и даже сентиментальном настроении, одобрительно поглядывая на заоконную темноту, в которой, он знал, скрываются деревья, трава, грибы и цветы. Нужно сказать, Виконт был не только художником — он писал и стихи, и художественную прозу, плюс к тому, недурно играл на гитаре, отчего считал себя отчасти и музыкантом. Сейчас его размягченная душа хотела музыки, и он стал напевать сочиняемую на ходу мелодию, приспособив к ней подходящий текст:

Но тут, как назло, гром и вой колес усилились, заглушая порхающую мелодию вальса.

— Молчать! — сержантским голосом гаркнул Виконт, однако какофония поезда нисколько не приглушилась.

Виконт удивился и стал вникать в пение колес.

Он лучше других людей понимал голоса железа, еще в армии он воспринимал звуки своего танка как полифонию, состоящую из лязганья гусениц, рева двигателей и громыхания брони. Его слух подмечал любое несоответствие партитуре, и, уловив таковое, он первым делом рявкал «молчать», а затем уже разбирался в конкретных причинах. Дисциплинированное армейское железо беспрекословно подчинялось Виконту, потому-то он и считался лучшим водителем-механиком в полку.

И сейчас он внимательно слушал то, что другому показалось бы бессмысленным нагромождением шума, и какофония постепенно разделялась на голоса, высекавшие в сознании странные слова.

«Де-струк-ци-я-де-струк-ци-я-де-струк-ци-я», — на стыках рельсов пулеметом стрекотали колеса.

«Новая вселенная новая вселенная», — визгливо подпевали оси и рессоры.

«Крах гнилому миру крах гнилому миру», — однообразно гудели рельсы.

Поезд пролетал какую-то сонную станцию, и от толчков на стрелках железо все больше возбуждалось, стуча уже, словно крупнокалиберный пулемет.

«Чер-ный-квад-рат-чер-ный-квад-рат-чер-ный-квад-рат», — отчаянно голосило все, что в поезде могло греметь, звенеть, выть и визжать.

И совсем низкое утробное урчание, исходящее непонятно откуда, выводило особенно мерзкие слова:

«Человек человек превратишься в ничто превратишься в ничто и изведаешь это и изведаешь это и изведаешь это…»

— Вот тебе, на-ко, выкуси, — Виконт показал темноте кукиш. — Сука ты, Малевич… Волчина позорный, — мрачно подвел он итог, допил остатки водки, сплюнул и метнул пустую бутылку в стоящую на соседнем пути дрезину. Та отозвалась дребезжащим звуком, похожим на краткое ругательство.

— Ничего, Малевич, посмотрим… Поглядим еще, кто кого, — продолжал ворчать Виконт, закуривая сигарету.

С Малевичем у Виконта были старые счеты. Семь лет назад он окончил «Муху», и уже тогда лицензии на создание живописных полотен выдавались в милиции в тех же окошках, что и на огнестрельное оружие. Этот барьер Виконт одолел и лицензию получил. Писал много и выставлялся, но скоро понял — собственной живописью не прокормишься. В цене были только копии, а вот они-то и составляли монополию корпораций — Эрмитажа и Русского. В рабы к ним идти не хотелось, и Виконт стал нарушать закон — занялся контрафактом. Но при этом смекал, что можно, а что нельзя. Точнее — что совсем нельзя. В сторону икон даже и не смотрел, потому как ими напрямую ФСБ занималась. Он всегда чуял «направление ветра» — без этого до сержанта не дослужишься. И когда «Черный квадрат» появился сразу и в логотипе Русского, и на косоворотках молодчиков из ДДРМ (Добровольные друзья Русского музея), Виконт Малевича и видеть не хотел. А за какого-нибудь Петрова-Водкина или Делакруа всерьез не прихватят.