Татьяна Буглак - Параллельщики [litres]

– В понедельник ветеринара вызову, пусть посмотрит, может, ему еще какое лечение нужно. – Физик облегченно выпрямился. – А ты, брат, не бойся, выкарабкается пес.

Славка, к которому была обращена последняя фраза, понял ее, скорее, по тону, но вот то, что его назвали братом, сообразил и неверяще взглянул на Тихона. Тот серьезно кивнул:

– Правильно понял. Забирай пса и идем домой, а то хозяевам убраться надо, насвинячили мы тут. Простите, ребят, не смогу помочь, видите ведь.

– Идите. – Я погладила щена по голове, заросшей еще детским, мягким и густым пухом. – Лечите Гаврюшку этого. Жаль, сама не могу собаку завести.

– Кого? – Тихон обернулся на пороге кухни. – Гаврюш-ку? Хорошее имя. Будет Гавом, а, Слав? Пошли.

Задержавшийся Азамат помог нам прибраться, негромко ругаясь – переживал за Славку. Для жителя тайги, будь то представитель коренного народа или русский-сибиряк, собака не игрушка, не дань моде и даже не друг, а напарник – тот, кто защитит тебя на охоте, согреет в мороз, а то и выведет к жилью, если заплутаешь. Славка был таежным жителем, охотником, и для него такой вот отстрел собак стал нарушением всех основ жизни. Понимая это, мы переживали за подростка больше чем за щенка – тот-то точно выздоровеет.

В воскресенье Тихон связался с Алексеем Александровичем и Виктором Михайловичем, обрисовав ситуацию: Славка сидит у коврика с раненым щенком и никуда ехать не намерен, а он, Тихон, в понедельник начнет собирать документы на опекунство над парнишкой. Начальство уже понимало, что Тихон со Славкой привязались друг к другу, и не было против переезда паренька в поселок.

Так и получилось, что в начале декабря в поселке жило даже не два, а три новичка. Славка ухаживал за бодро шедшим на поправку Гаврюшкой, возил из столовой обеды в усадьбу, чистил снег, иногда был «мальчиком на побегушках» у физиков, а в свободное время уходил на лыжах на озеро: ему там было спокойнее. Вскоре он стал учить кататься на лыжах Машу, а та его – русскому языку и немного чтению, как могла, конечно. Два подростка, лишившиеся и прошлого, и семьи, сдружились, и никто в поселке не обсуждал их дружбу, как, пусть и с добрыми намерениями, но приводившими к обратному результату, обсуждали их жизнь работницы гостиницы-санатория.

Мария неодобрительно смотрела на ребят, но уже не выражала своего недовольства вслух, а потом привезла в поселок священника, интересовавшегося историей «настоящей православной души», как он назвал Машу, и «не знавшего света истинной веры» Славки. Только толку из его приезда не получилось. Славка, сразу же показав, что слов священника не понимает, и привык рассчитывать на себя, а не на бога, ушел, а Маша… Она спокойно слушала пожилого доброго священника, а потом тихо, извиняющимся тоном, но все же давая понять, что это ее единственный ответ, сказала:

– Я прошлого не помню, может, и верила тогда. Но сейчас я много узнала о том мире, в котором жила. Если бог так добр, то почему он позволил одним людям, очень плохим, продавать и убивать других, ни в чем не виноватых? Я помню ту комнату, в которой меня заперли, помню цепи, помню, как болела спина – меня, наверное, секли. Где тогда был бог? Не приходите ко мне больше, пожалуйста.

Священник взглянул на девушку и больше не настаивал. Маша после этого разговора попросила Гузель учить ее физике, да и Славка заинтересовался наукой, хотя до этого на непонятную возню ученых смотрел неколько снисходительно: «Не дело для мужчины в какие-то значки целыми днями пялиться». Мария стала еще более недовольной, иногда высказываясь в том смысле, что «надо подросткам настоящее воспитание, особенно Маше, она ведь русская, православная, что ей в тайге среди некультурных мужиков делать». Мы к ворчанию БЯП привыкли и только посмеивались, собираясь по вечерам и смотря вместе с ребятами что-нибудь не очень сложное из классики. Даже Славка с интересом наблюдал за героями комедий Шекспира или Мольера, так что претензии «потомственной интеллигентки» были безосновательны. Но она об этом не знала.

Если у нас жизнь шла довольно-таки размеренно и спокойно, то у Хаука с ребятами все складывалось иначе, и картинка получалась не очень веселой, особенно потому, что далеко не все можно было обсуждать открыто: мы созванивались по общей связи, а темы были точно не для посторонних. Но кое о чем мы с Лаки все же знали.

Еще во время первого нападения в городе произошли десятки аварий, ведь он пришелся на час пик, все дороги оказались забиты машинами. В первые минуты после установления блокады в автомобилях, и особенно в общественном транспорте, погибло больше сотни человек, около трехсот попали в больницы – и это еще очень повезло. После схлопывания подзон по линиям внутренней блокады от центра к границам прошел вал разрушений – от осыпавшейся штукатурки до серьезных трещин в стенах, а то и обвалившихся зданий. К счастью, при этом никто не пострадал: полоса сдвига оказалась не шире десяти метров, а в прилегающих к границам блокады зданиях людей не было. Зато слившаяся зона, раньше напоминавшая трехлепестковый цветок, теперь приобрела форму правильного круга, захватив еще некоторое пространство рядом с городом, что тоже привело к небольшим разрушениям. Раньше, как мне говорили, подобные эффекты никогда не наблюдались, все ограничивалось только временной материализацией иномирных зданий.