Алексей Свиридов - Сплошные вопросы (повесть в записках)

Я лежу с автоматом рядом с лётчиками. Бортмеханик Витя, он же стрелок, сросся с пулемётом, вот-вот откроет огонь. Интересно, приходилось ли ему по «мессеру» стрелять? Лётчики залегли рядом, выставив свои ТТ. Эти-то точно ни разу из пулемёта не стреляли. В случае чего мне надо за пулемёт. Но предупредил ли их Серёгин? И вообще, что сейчас делать — не знаю. Ищу глазами соседа, он подаёт мне понятный знак — прижимает палец к губам. Но ведь Гриц с этим, как его, Стецко, сейчас обязательно наткнутся на наших. И что тогда? Буду стрелять в тех, что у леса, решаю я и успокаиваюсь. Выбираю одну фигурку и не спускаю её с прицела. Я ж не всегда был корреспондентом и две Красных Звезды получил не за командировки на фронт, а за боевые действия. (Это я себя накручиваю, чтоб увереннее быть.) А может, и выкрутимся? Ведь мы на своей территории! (Это я себя обнадёживаю…)

Тем временем первая группа (без тех двоих, что «шукают» летунов по кустикам) вышла из нашего кустарника на поле и уже открыто пошла к самолёту. Вторая группа, не торопясь, явно намеревалась присоединиться к первой. «Никого нет! Надо искать в лесу!» — это орут от самолёта. Вторая группа — человек десять-двенадцать — уже совсем вышла из леса, первые из них метрах в десяти от линии кустарника, чуть левее нас. Неимоверное напряжение требовало разрядки. Ну же, ну!?

Серёгин возник рядом со мной. Как он подполз так незаметно? «Ну вот, капитан,— прошептал он,— самолётом займётся Петя, а мы по этим лесным… Огонь!!!» Ей Богу, такого дружного и плотного огня я не помню. Невидимый Петя с той стороны кустов ударил трассирующими по самолёту, который в одно мгновение превратился в огненный шар, накрывший всех, кто находился в самолёте и рядом с ним. Кинжальный, почти в упор, огонь пулемёта и нескольких автоматов встретил группу, шедшую от леса. Признаюсь, я совершенно не видел, а если видел, то не запомнил подробности боя. Я даже не заметил, что ранен бортмеханик у пулемёта, мне об этом крикнул Мазурин. Не помню я, как очутился у пулемёта. (Чего-чего, а пулемётам меня в училище обучили на совесть, ибо готовили там из нас командиров пулемётных взводов и рот.) Действовал я, как автомат, но мне казалось, что я двигаюсь очень медленно и что всё вокруг происходит в нереальном темпе. Какие-то фигурки сами собой попадали в прицел, и я стрелял, стрелял… Тишина наступила сразу. Ощущение, которое я при этом испытал,— как будто проснулся после тяжёлого сна… Надо сказать, что при посадке я всё же здорово треснулся головой и сейчас, когда нервное напряжение прошло, почувствовал не просто слабость, а дикую слабость. Всё кругом закрутилось, я машинально сжал руками голову, меня тошнило, стало знобить. Из тумана возник Серёгин, протянул флягу: «Глотни, корреспондент!» Подозревая, что это спирт я, затаив дыхание, сделал небольшой глоток. Стало тепло, озноб прошёл, одним словом — отпустило… «Откуда ты знаешь, что я корреспондент?» Серёгин усмехнулся: «Так это ты летел со мной, а не я с тобой. Вообще-то никаких попутчиков с нами быть не должно, а по поводу тебя нашему начальству из самого Главупра звонили! Я даже знаю, что тебя этим же самолётом должны были к соседям переправить, только вот теперь это невозможно. Ладно, потом что-нибудь решим… Савченко! Давай сюда пленного Грица!..» Вот тебе раз! Я — к Серёгину: «Как вы его взяли?»

«Ха! Савченко и не таких брал… Причём в полной тишине и под носом у настороженного противника! А тут шум от ветра, кусты качаются — все условия! Со вторым всё же рисковать не стали…» Привели Грица. Лицо Серёгина стало каким-то серо-стальным: «Вот что, Гриц, нет времени и желания долго с тобой возиться. Либо ты быстро, толково, а главное — правдиво расскажешь всё, что спросим, либо… Ведь ты бандит, а не военнопленный!»

Гриц сказал, он всё сказал, он очень хотел жить, а трупы его друзей ясно указывали, что ждёт его, если не скажет. Оказалось, что разбитая нами группа была из бандформирования, где собрались бывшие полицаи и остатки зондеркоманды. В своё время их немцы просто кинули на оставляемой территории, поручив сжигать дома, взрывать рельсы и мосты за отходящими частями. Наступающие советские войска преградили им путь на запад, и они остались в этих лесах. Радиосвязь у них с немцами была, им даже сбрасывали на парашютах продукты и боеприпасы. В своих радиограммах немцы уверяли их, что вот-вот перейдут в контрнаступление и вернутся. Именно эта группа была вооружена немецким спаренным зенитным пулемётом и осуществляла, кроме прочего, «противовоздушную оборону». После допроса Серёгин сказал: «Ну надо же! Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. На ловца и зверь бежит!» А во мне уже заговорил репортёр: «Разреши, я сфотографирую тебя и репортаж о вас сделаю… Согласись, что история этого заслуживает!» Серёгин согласился, что история заслуживает. Но тут же добавил, что, хотя и лестно увидеть свою рожу на страницах центральной газеты, но он — командир спецподразделения и без соответствующего согласования никто мне не разрешит печатать ни его фото в газете, ни рассказов о его делах. Тут же ему доложили, что есть связь с «Клёном». После недолгих переговоров по рации Серёгин приказал занять на опушке круговую оборону («если снова сунутся») и ждать подмоги, которую уже вызвали. Приказал также собрать всё оружие убитых бандитов и снести к нам. Трёх своих бойцов он послал в лес, разведать ближние подступы и осуществлять боевое охранение. Мне он больше никаких заданий не давал. Сам был всё время занят: то колдовал с картой, то снова допрашивал пленного, то сидел у рации. Спрашивать кого-то из его людей было бы неэтично, так что оставалось только наблюдать и для будущего репортажа додумывать всё самому. Когда один из бойцов снял куртку, чтобы подложить её под раненого бортмеханика, то оказалось, что на бойце погоны старшего лейтенанта. Я был удивлён и заинтригован. По некоторым признакам мне стало понятно, что и другие бойцы являются офицерами. Да и всё произошедшее подтверждало, что я попал в эту переделку вместе с элитной группой военной разведки или контрразведки. Такая репортёрская удача — большая редкость, не использовать её — грешно. Я вынул из мешка «Лейку» и нахально сделал несколько снимков, правда общим планом. Крупным планом сфотографировал командира экипажа Мазурина, а потом весь экипаж вместе. «Эх, самолёт жалко сгорел. А ведь как мы его посадили! С такими дырами, на корявое поле, а ювелирно посадили!»,— приговаривал Мазурин, улыбаясь теперь уже грустной улыбкой. Я продолжал щёлкать «Лейкой». Раненый стрелок-бортмеханик Витя обнимал пулемёт и тоже улыбался. «Вот-вот,— сказал Серёгин,— готовый репортаж: трое лётчиков покончили с крупной бандой в лесу. А про нас писать не надо, мы люди незаметные». Выудить ещё какую-нибудь информацию для газеты пока не представлялось возможным. К вечеру мы увидели над лесом несколько сигнальных огней разного цвета. «Наши», — облегчённо выдохнул Серёгин и выпустил ответную ракету.