Ника Ракитина - Мой далекий берег [СИ]

Сашка, совсем, как Ястреб, запустил пальцы в волосы. Поскреб большим пальцем ноги щелястый пол.

— Ну, к покупателю ушла.

— К какому покупателю?!

— Ну, ты ж сама ей велела…

Сольвега не дослушала. На бегу срывая передник, через ступеньку запрыгала вниз.

— Сольвега! Ты куда? Сольвега!..

Жахнула входная дверь.

Запутавшись в гаштях и оборвав тесемку на вороте, Сашка здорово поотстал: алое платье Сольвеги мелькало уже под аптечной вывеской на углу. Скользя босыми ступнями по холодным «кошачьим лбам», Сашка кинулся за ней. Его неприятно поразила пустота улицы, обычно оживленной в это время дня, когда не протолкнешься от тележек зеленщиков и молочников, старьевщиков, лоточников, точильщиков ножей и лудильщиков, нараспев голосисто предлагающих свои услуги; спешащих с полными корзинами с торга к очагам хозяек и служанок. Не слышны кудахтанье, хрюканье, цоканье подков, лошадиный храп, визг несмазанных колес и звонкий гомон. Только подвывал у самой земли ветер, больно колол песчинками вылезающие из коротких штанин ноги. А с другой стороны — и ладно: не нужно уворачиваться, извиняясь на ходу, кивая соседям; не потеряешь Сольвегу в толпе. Сашка несся до колотья в боку, и уже почти ее нагнал. Свернул за угол и, споткнувшись, замер. Сольвега лежала посреди мостовой, и трое в добротной неброской одежде мастеровых сноровисто, даже весело, затыкали ей рот и вязали руки. Сашки они не заметили.

— Ну, и чего уж твердили, что она такая страшенная ведьма? Легла и не пикнула.

— Чем ты ее?

Один из напавших горделиво помахал кожаным кошелем-«колбаской», в котором монеты умещались столбиком:

— Во, жалованье за три месяца.

Все трое заржали.

— И надо было стрелков становить, охраны сорок голов?.. Сдадим в ратушу, как зайку… — мужик мечтательно прикрыл глаза. Второй, с лисьей мордой, гыркнул:

— Вяжи, давай. Ведьмы хи-итрые…

Сашка понимал, что должен что-то делать: броситься на них, позвать на помощь… но язык словно прилип во рту, а слабость сковала руки и ноги.

— А красивая… да жива ли? — тот, что с кошельком, облизнулся. Как бы невзначай потрогал Сольвегину косу, обвел рукою щеку, шею и грудь… — Дышит вроде.

— Ага, дышит, — согласился лисомордый. А третий, молодой и носастый, зыркнул по сторонам: — Мы же никуда не спешим? Мы, того, следим как бы?

— Как бы следим, — лисомордый ощерился. — Ты, Петух, карауль.

Сольвега застонала.

— Лежи, голуба, — не слушая нытья Петуха, командир откинул алый подол и погладил обтянутое полосатым чулком круглое колено.

Загнанное глубоко-глубоко воспоминание, сковавшее до того Сашку, вдруг лопнуло и с ревом рванулось наружу, выплеснув двумя молниями из ладоней. Лисомордый и второй, с кошелем, пали сразу. Петух остался сидеть с выпученными глазами, из угла приоткрытого рта сбегала слюна. Сашка бросился к Сольвеге. Резанула жалость. Не так от лилового пятна у ведьмы на лбу, как — от упавшей с ноги и отлетевшей красной туфельки. Сашка застонал. Взял Сольвегу подмышки, перетащил на порожек, прислонил к стене. Убрал с лица разметавшиеся волосы. Сорвал с пояса лисомордого баклажку, зубами выдрал затычку и сунул в рот Сольвеге горлышко. Она глотнула, закашлялась, веки приоткрылись.

— Нельзя… Сёрен, не ходи…

— Что?

— Ведьм в болоте топят… тебе нельзя…

Сашка похлопал ее по щекам. Глаза ведьмы, до того мутные, вдруг сверкнули синими камушками. Она ощупала лоб, вырвала у Сашки баклагу, припав, всосала единым духом — как песок воду. Вытерла тылом руки кровавые губы.

— Ты ж мне соврал!! Это Сёрен башмак. Помоги встать!

Сашка повиновался.

— Что стоишь? Оружие возьми!

Сашка повиновался снова. Стараясь не заглядывать в мертвые лица, снял с убитых пояса с привешенными кордами, вытащил засапожные ножи. Сольвега, шипя сквозь зубы, застегнула один из поясов на себе. Сунула за него нож. Раздувая ноздри, полюбовалась трупами.

— Больше так не делай.

— Считаешь меня выродком?

Дохромав, она обула туфельку.

— Времени нет.

Общинный амбар за Торговыми рядами, выходящий торцом к дому Луны на Ущербе, был пуст; как выметен — утоптанный земляной пол. Только в воздухе витал запах костры. Девять стражников засады, маясь бездельем, сидели на корточках вдоль беленых стен, десятый со стропил пялился, высматривая, в незастекленные окошки или махал руками стрелкам, залегшим на соседней крыше. Те сигналили в ответ: «нет, никого». Опять наступала неподвижность. Клонило в сон.