Александр Жорницкий - Бомба для ведущего (Антиоружие)

– А вот и пасека, – дядя Коля тормознул многолетнюю скорую помощь старого образца, и доктор Саша, как его на роботе называли, выпрыгнул из машины. Осмотрев больную, обнаружил все признаки метеоризма желудка, так ярко описанного дядей Колей. Он быстро достал зонд, смазал его и легонько вставил в рот больной, но та не смогла глотнуть. Повторив несколько раз несложный прием и убедившись в неудаче, Саша, поняв, что потеря времени только усугубит положение, решил использовать опыт студента, совершенного здесь в этом же лесу в подобном случае. Он взял больную за руку и быстро побежал с ней вдоль той же лесной просеки, спасшей в свое время объевшегося медом студента. Молодая крепкая женщина тяжело дышала, но не отставала от доктора и, сцепив зубы, мужественно продолжала бежать. Когда они увидели сквозь расступившихся деревьев яркий солнечный свет, и в лицо им подул свежий полевой ветерок, Саша уловил неприятный кислый запах отрыжки, доносимый ветром изо рта женщины и, обрадовавшись, повернулся к ней. Теперь она бежала, отвернув от него голову и прикрыв рот рукой, желая оградить доктора от неприятного запаха, произвольно идущего изо рта. Вместе они развернулись лицом к пасеке и побежали уже трусцой. Саша улыбался, а она, краснея, стыдливо отворачивала голову. Заметив справа впереди белые цветочки, он отпустил руку пациентки и направился к ним, она, решив, что углубляется в лес по вынужденной необходимости, перешла на медленный шаг. Белыми цветочками оказались ландыши, запах которых почувствовал сразу. Он сорвал несколько веточек и, окружив их темно-зелеными листочками, сделал маленький букетик, догнал спутницу, вручил ей цветы, а она обняла его, прижалась к груди и заплакала.

Воспоминания о прошлых событиях в лесу напомнили о другом лесе, Юровском, щедро уступившем часть своего пространства для ныне уже асфальтной дороги на Тарнавку. Сам ушедший своими столетними дубами вправо, спрятал новое красивое здание лесничества, и вид полей, которые снова открываются взору через сто метров в сторону села, слева и справа от огромных стоячих здесь и ныне невостребованных баков под аммиачную воду, как памятник аграрному буму при советской власти. Тарнавские поля открывали Саше виды босоногого детства: вот он, весь зашкаленный солнцем в одних семейных трусах плетется за отяжелевшей на пастбище коровой, еле переставляющей под жарким безжалостным полудневном солнцем ноги, и вместо поля ему мерещится блестящая поверхность пруда близ мельницы, в которую жаждет сию минуту прыгнуть прямо с моста и сбросить с плеч гнетущий груз вцепившихся намертво солнечных лучей. А вот утром, когда на горизонте еще не показался красный круг летнего солнца, он шагает рядом с отцом-агрономом. На поле сахарной свеклы ищут ее вредителя – долгоносика, могущего за сутки уничтожить длительный крестьянский труд, а потом, расставшись с отцом, спешившим в колхозную контору, забежать в просыпающийся лес и слушать изумительный концерт летящей на интимные свидания птицы, а среди отрепетированного птичьего хора выделить ведущий голос запевалы-соловья. Нахлынуло вдруг чувство утраты невозвратного счастья. Возникшие грустные мысли не позволили переключиться на сегодняшнее, злободневное, обдумать результаты последних исследований, которые придется доложить шефу в ближайшее время. Так уж повелось, приезд или отъезд из родных мест всегда вызывает грусть. Видимо, прав Алексей Иванович относительно зарытой в родной земле пуповины, излучающая притягательные, зовущие биоволны, природу которых еще никто досконально не изучил и не измерил. Прощаясь с ним при отъезде в Тарнавку, Саша заметил наплывшую на его лицо грусть и печальный взгляд добрых очей при напоминании малой родины, которую давно не посещал.

– Завидую, – говорил, прощаясь, шеф, – подышишь родным тарнавским воздухом. Поклонись этим местам и в первую очередь могилам близких и родных, сходи на братскую могилу у леса, посиди там, на травке, помолчи, а уходя, скажи им, моим еврейским друзьям детства, что всегда помню их, не забыл и не забуду.

Он нередко вспоминал ватагу босоногих малышей, с которыми играл на пуговицы, бросая большие медные монеты царской чеканки в одном направлении, в расчете их падения друг от друга не далее натянутой пятерни и тем самым выиграть пуговицу. Вечерами воровали яблоки в саду худого и усатого грека, которого красавица тетя Галя привезла из Мариуполя в двадцатые годы, на окраине местечка купила с ним небольшой домик и развели фруктовый сад. Таких вкусных яблок, как в этом саду, нигде в Тарнавке не было, и нередко отдельные малыши попадались, но грек никого никогда не бил, однако долго и много внушал. Бездетная тетя Галя продавала яблоки на базаре и местечковые еврейки охотно их покупали, а дома в отсутствие мужа всегда угощала соседских ребят фруктами. При немецкой оккупации грек отказался служить в полиции, зато не упускал случая выдать прятавшихся от смерти евреев, проявляя при этом сообразительность и прыть. Маленький Алеша хорошо запомнил, как однажды к ним пришла тетя Галя и, оглядываясь на дверь, сообщила, что муж ее, узнав от полицаев об отсутствии среди угнанных евреев на расстрел Гурфинкель Малки с детьми, предположил, спрятать их могла только хорошая подруга и соседка – Алешина мама. Семью пришлось ночью переправить в небольшой хуторок к родственникам, где немецкую власть представлял один полицай, служивший в основном хуторянам.