Андрей Подымалов: Создать Веру - убить Веру

И вот мы — последние, и расстояние все увеличивается, мы отстаем все больше и больше. Мне стало окончательно ясно, что в город мы до темноты войти не успеем.

У нас был лишь один шанс пережить эту ночь.

— Стой, чужеземец. Я не знаю, понимаешь ли ты мою речь, но очень надеюсь, что понимаешь. Наступает ночь, и нам надо укрыться, если мы хотим дожить до рассвета. Поэтому делай беспрекословно все, что я тебе скажу. Ты понял?

Он ничего не ответил, выражение глаз не изменилось, но мне показалось, что мои слова дошли до него.

— А сейчас мы некоторое время будем передвигаться немного другим способом. Тебе придется потерпеть.

С этими словами я перекинул его через плечо, как куль, благо веса в нем было совсем ничего, и побежал в сторону от дороги. Как-то отец, когда еще был жив, показал мне на склоне небольшой возвышенности сеть земляных нор, где находили себе временный приют отверженные всех мастей. В основном там, конечно, обитали разбойники и те, кто, потеряв по каким-либо причинам кров, примыкали к ним, либо селились рядом, составляя самую низшую прослойку, используемую для разных работ. Это были настоящие парии, рядом с которыми побрезговали бы сесть даже городские нищие.

Жизнь в земляных норах начиналась лишь после захода солнца — сейчас все еще спали. Надо было успеть найти свободную нору и укрыться в ней, пока обитатели поселения не стали еще выползать наружу.

Я знал, что часть нор всегда остается свободной для размещения постоянно прибывающего пополнения. Ряд нор регулярно освобождалась: смертность среди их обитателей была крайне высокой, поскольку жизнь в этих местах вообще не ценилась.

Все вновь прибывшие должны были в обязательном порядке пройти нечто подобное регистрации и получить разрешение от старшего по поселению, в роли которого обычно оказывался самый решительный, умный и отчаянный головорез, который доказывал свое право на командование наиболее простым способом, подавляя силой всех конкурентов, пока не появлялся другой, еще более жестокий и беспощадный. Решение о том, принять в общность вновь прибывшего или не принять, большей частью основывалось на том, насколько ему понравился или не понравился новичок. Этим же критерием определялось и место в иерархии. Не согласному с местом предоставлялось право силой доказать, что он достоин лучшего. Правда, этим правом пользовались крайне редко. Того, кто имел несчастье сразу вызвать сильную антипатию вожака, могли убить прямо на месте.

Самовольно же вселившегося в нору смерть ожидала немедленная и неминучая.

Я обо всем этом знал, но это было единственное место, где мы могли попытаться пережить ночь.

Пустую нору я отыскал довольно быстро. Правда, было неясно, насколько она просторна, и вместимся ли мы там вдвоем. Однако времени на выяснение этого уже не было, и я показал чужеземцу, чтобы он вползал внутрь, одновременно приложив палец к губам и красноречиво проведя ребром ладони по шее.

Он опять ничего не ответил, но покорно полез в нору. С запоздалым сожалением: «И какого черта я во все это ввязался?» — я протиснулся вслед за ним. Нора была небольшая, и мы с трудом в ней поместились.

Мы лежали лицом к лицу. Неожиданно я обратил внимание, что его лицо в темноте как-то странно светится. Едва заметное голубоватое мертвенное сияние исходило от его впалых щек, высокого лба, хрящеватого носа, пробиваясь сквозь корку многодневной грязи. Он лежал с закрытыми глазами, но, казалось, даже через веки пробивался этот холодный свет. Мне стало не по себе, я попытался немного отодвинуться.

Он открыл глаза, и я до боли сцепил зубы, стараясь не издать ни звука — его глаза полыхали тем же светом, только более ярким и пронзительным.

Наверно, я все-таки что-то пробормотал, потому что он опять закрыл глаза, и сияние исчезло, как бы втянулось внутрь лица.

Больше всего мне хотелось выскочить из норы и бежать куда глаза глядят. Что было страшнее: удавки и ножи снаружи, или этот пугающий чужеземец здесь, внутри — трудно сказать. Однако он больше не открывал глаз, сияние не появлялось, и я успокоился. Все-таки опасность снаружи была намного реальнее.

Голубой свет, струящийся временами от моего лица, был, в прямом и переносном смысле, подарком небес.

Восьмой год моего пребывания в далеком тибетском монастыре подходил к концу. Та неведомая сила, что сорвала меня в пятнадцатилетнем возрасте из родных мест и заставила исколесить неисчислимое количество земель, стран и народов, казалось, оставила меня в покое. Моя душа жила в мире и согласии с окружающим. Передо мной открывались все новые и новые просторы. Мир людей с их мелкими страстями, с их пороками, грязью и бессмысленностью остался далеко позади, его очертания все более и более стирались из моей памяти.