Лев Аскеров - Приговоренные

Гунны идут напролом. Их ведет сам Аттила. Он первым выходит на небольшую прогалину. Она узка. Шириной всего в два плеча его коренастых воинов и длиной в две лошади. По краям прогалины два высоких холмика муравейников. Раздавить и развеять эти беззащитные шатры муравьев Аттиле ничего не стоило. Но сжалось сердце варвара жалостью к засновавшим в панике мурашам. И он, грубо выругавшись, приказал:

— Обойти!

И обошли они «шатры» муравьев. И снова прорубали себе дорогу вперед. И вышли наконец в хвост к врагу. Битва уже началась. Отдав распоряжение отдохнуть, Аттила условленным сигналом дал знать своим, что он на месте. Часа через два враг начнет «теснить» основные силы гуннов. И гунны побегут. И за ними увяжется предвкушающий близкую победу, противник. И тогда Аттила и запрыгнет на его самоуверенную холку. И сомкнет стальные челюсти…

Все произошло как было задумано. Единственное, что не учел Великий варвар, так это качество воинов противника. Наредкость стойкие. Дрались до последнего. Не бежали. А нужно было обратить их в бегство. Руки устали колоть и рубить. Увлекшись боем Аттила не заметил, как с горсткой своих рубак оказался в окружении врагов. Увидев, что царь в опасности, к нему, прокладывая кровавую тропу, ринулась личная стража. И когда кольцо было прорвано и Аттилу грудью обступили свои, силы оставили его. Он был жестоко порублен. Рассечена голова. Глубокие кровоточащие раны на груди и плечах. Торчащая из бедра стрела. Склонившийся над ним телохранитель истерично закричал:

— Не покидай нас, Великий!

Этот крик привел царя в чувство. Зло посмотрев на стражника Аттила процедил:

— Молчи, хвост заячий!.. Коня мне!

И собравшись силами он, скрипнув зубами, выдернул стрелу и с воплем:

— Мои храбрые волки! Я — ваш царь! Я — Великий Аттила!.. Дайте мне победу!.. Возьмите ее зубами! — окровавленный и страшный он бросился в самую гущу свалки.

И противник был смят. И бежал он в панике. И Аттила это видел.

— Победа! — с диким восторгом радости ревел он. — Преследовать… И добивать.

Больше он ничего не помнил. Сознание покинуло его…

Аттила открыл глаза и увидел перед собой благообразного седого старца. Они были вдвоем под прозрачным пологом, едва колышущимся от тихих и редких дуновений. Сквозь густые ветви сосен, под которыми стоял полог, пробивался ломкий синий свет неба.

— Светает… Утро, — вдохнув полной грудью душистого соснового запаха, догадался он.

Ну вот. Теперь ты будешь жить, — сказал старик.

— Кому это нужно? — спросил Аттила, словно давно и долго вел с ним разговор.

— Судьбе, сын мой, — улыбнулся старец.

— Что это такое?

— Судьба — это твое предназначение. Это то, что ты должен сделать, а потом уйти.

— Я уже достаточно сделал…

— Знать сума ее не опустела, — возразил старец.

— Неужели, — скривил в иронии губы царь. — За сто переходов до моих родных мест простираются теперь мои земли. Мечом, огнем и кровью я перетряхнул и перемешал сотни племен и народов… Я несу беды людям. Мною пугают детей. Я приношу смерть. Я радуюсь победам. А что такое победа?! Это реки крови и море слез… Неужели этого мало?! Неужели это кому-то было нужно?

— Наверное, нужно, — прошелестел старик.

— Кстати, а кто ты? Я первый раз тебя вижу.

— Я странствующий звездочет и целитель человеческих недугов.

— Понятно, — буркнул Аттила и, глядя на старца, сказал:

— Ты говоришь, не опустела моя страшная торба?

— Не опустела, — подтвердил звездочет.

— О! Сколько можно?! — простонал варвар.

— Старик, — снова сказал он, — я был очарован жизнью. Теперь передо мной жалкие, но приятные сердцу осколки ее…

— И это нужно было тебе пережить, — сказал звездочет.

— Кому нужно?

— Небесам, — донесся до него спокойный, как вздох, ответ.

— Те, кто набивает суму тяжелымми каменьями людской доли и вешает на них?… Хотел бы я на них взглянуть. Где они?

— В небесах, — тихо прозвучало под пологом.

— Удобный ответ, старик… Мне туда не надо.

— Как знать, сын мой.?

— И знать нечего… Сгинем мы в земле с муками нашими так и не поняв почему приходили сюда? Откуда взялись?… Откуда взялся я?… Жалко одно, меня никогда-никогда больше не будет. А какое все-таки чудо — это жизнь.

— Ну что ж, сын мой, отвечу я тебе, — вздохнул звездочет. — Ведь ты сначала не ценил жизни. Ни своей. Ни чужой… Не правда ли?… Помнишь ты загнал и убил газель? Тебе было одиннадцать лет. Сестра спросила тебя: «Аттила, тебе не жалко убивать?»…