Влада Воронова: Муж и муз

Складываться в приемлемый для чтения вид слова упорно не хотели.

— Вам надо поменять жанр, — назидательно сказал глюк.

— Зачем? — не поняла я.

— Для дамы больше подходят любовно-романтические сюжеты, нежели боевик, пусть и фэнтезийно-философского толка.

С полминуты я пыталась вникнуть в смысл сказанного. И вникла.

— Это что мне, бабский роман писать?! — воспылала я праведным гневом и схватила настольное украшение в виде симпатичной бронзовой лягушечки. Если верить историкам, то Лютер, когда его глюки становились слишком надоедливыми, кидал в них чернильницы и другие маленькие, но тяжёлые предметы. Помогало. А я чем хуже?

Глюк метнулся в противоположный конец комнаты и спрятался за креслом.

Ничего, я его и за креслом достану!

Хотя нет, жабочку мне жалко. Ещё поцарапается. Статуэтку муж специально привёз из Пекина, я так хотела бронзовую китайскую лягушку… Муж напросился в командировку и привёз оттуда целую сумку симпатичных безделушек. Настоящих кабинетных сувениров, а не ту псевдоукрашательную дрянь, которую у нас пытаются выдать за китайские вазочки и статуэтки. Половину сувениров я пораздарила, а наиболее приглянувшиеся оставила. Хотя вон тот черепашонок с книжной полки мне уже надоел, я всё равно собиралась отдать его кому-нибудь. Так что можно безбоязненно использовать для борьбы с глюками.

Статуэтка, несмотря на маленькие размеры, оказалась тяжелее лягушки. Именно то, что нужно.

— Я не настаиваю на любовном сюжете, — затараторил глюк. Осторожно выглянул из-за кресла и опять спрятался. — Просто моя специализация… Однако если вы столь непременно желаете, то действие может разворачиваться и в фантастическом антураже…

— Заткнись, — велела я. — Ещё одно слово, и здесь будет бригада из психушки. А после первого же укола нейролептиком тебе, о мой прекрасный глюк, не жить. Поэтому, если хочешь продолжить своё галлюцинаторное существование, сиди молча. И по возможности так, чтобы я тебя не видела.

— Нейролептик не поможет, — фыркнул визитёр. — Я не галлюцинация, я — муз. Муза мужского пола.

— И чего тебе тут надо, мифологический персонаж? — заинтересовалась я.

— Я помогаю творцу творить, — объяснил муз.

Самым невероятным в ситуации было то, что я ничему не удивлялась. Я знала, чувствовала, что незнакомый и непонятный мужик — это действительно муз, что ничего плохого он мне не сделает.

Ну вот приходят к писателям музы, как по зиме приходит снегопад, и ничего с этим природным явлением не поделаешь. А то, что он одет по-современному, так хитоны уже давно не в моде. Музы тоже люди и имеют право на элегантность.

— Ладно, чёрт с тобой, — сказала я. — Раз пришёл — сиди. Но чтобы молча!

Муз осторожно выбрался из-за кресла, скользнул на сидушку, всем своим видом демонстрируя готовность соблюдать тишину и порядок. Я вернулась за компьютер.

И вспомнила о долге гостеприимства.

— Пойдём, я тебе борща налью.

Глаза у муза стали… Даже эпитет так сходу не подберёшь. Удивление, растерянность, непонимание и опять удивление.

Я испугалась. Муз ведь не человек, а существо совсем иной природы. Вдруг наша пища для него — яд, и потому приглашение на ужин выглядит лютым оскорблением?

— Тебе человеческая пища вредна? — осторожно спросила я. — Извини, не знала. А что тогда едят музы? Если гость пришёл, его ведь надо кормить. Понимаешь, до сих пор меня музы никогда не посещали, как-то своими силами справлялась. Ну так чем тебя кормить?

— Не знаю… — робко сказал муз. — Мне творцы ещё никогда ужинать не предлагали.

Я взяла со стола коробку с печеньем и дала музу одну штучку.

— На, попробуй. Только осторожно!

Муз откусил маленький кусочек, проглотил.

— Ну как? — тревожно спросила я.

Муз проглотил остатки.

— Ванильное! — обрадовался он как ребёнок. — Обожаю этот запах!

Я дала ему вторую печеньку.

Судя по довольной физиономии, человеческая пища музу нисколько не вредит, а совсем наоборот — жизненно необходима. Муз потянулся за новой печенькой.

— Хватит аппетит портить, — шлёпнула я его по руке. — Сначала борщ, потом — сладкое.

Ел муз так, словно его не кормили со времён Эзопа. Вполне возможно, так оно и было.

Наливать вторую тарелку я не стала. И печенье не дала.

— После голодовки сразу досыта наедаться вредно. Заболеешь. Попозже ещё немного поешь.

— Как вам угодно, творч и ня, — послушно сказал муз.

— Кто?! — изумилась я и подумала, не нужно ли обидеться.