Владислав Былинский: В земле обетованной

Они входят в заселенные кварталы.

Стемнело. Проснулись ночные существа – горожане. Ночью Город вздыхает, вскрикивает, содрогается. Днем он спит. День – тихое время. Время леса.

Человек ускоряет шаг. Марш-бросок, так назвал он этот бег с препятствиями. "Не сворачивать и не отставать от графика", напоминает он себе.

Единственная известная Ворону отмычка – связующая Лента – лежит в близкой, но иной реальности; попасть на неё можно, но сложно, очень сложно. Когда два мира смыкаются, бездна между ними сужается до дистанции одного мысленного прыжка. Но прыгать придётся наугад, во тьму.

Прыгать придётся. Любое отступление от маршрута снова отбросит Ленту на цикл в будущее. До повтора фаз, до следующей тройной луны.

Маршрут – как просека: две чёрные стены, две межи разрешённого, за ними топь и бурелом. Не сбейся с пути, поглядывай по сторонам. Иди и надейся: на этот раз – дойдёшь!

Пёс предостерегающе рычит в сторону распахнутой двери подъезда. Человек замирает. Он здесь всякого навидался. В его руке возникает штуковина, похожая на десантный автомат. Два гулких выстрела – из подъезда кувырком вылетает наружу бородатый, мохнатый горожанин. "За что?" – орут из окна. Ворон очередью вдребезги разносит окна: дым, пламя, вопли. "Я их вижу, они меня нет", шепчет он псу; пёс поскуливает в ответ.

"Не скули, я их спасаю", поясняет Ворон. "Я их спасаю от превращения: все они скоро превратятся в зверей".

Позади остались крики, беспорядочная стрельба из тёмных окон по выползшим из подвала стервятникам, возня теней над упавшим бородачом. Человек не оглядывается на моллюска, пожирающего свежатинку. Горжане беспечны. Ешь их кто хочет.

Площадь Согласия освещена кострами. У костров сидят бомжи – те, кто так и не решился укрыться за стенами от химер и лесных чудовищ. Бомжей остаётся всё меньше, они беззащитны перед зверьём и болезнями, но сопротивляются как могут: оружием и любовью. Эффективность этих средств примерно одинакова.

Ворон, не приближаясь к костру, вынимает из котомки связку взрывпакетов, бросает их в снег – не отсыреют, они непромокаемые – и кладёт наверх коробок спичек. Кивает бомжам: ваше! Уходит.

"Родичи, чёрт возьми", зло думает он. "Тоже от людей произошли".

Пёс, грустно тявкнув ему вслед, потрусил к огню. Дворняга издали почуяла приближение чужой жизни, расселившейся на подступах к Ленте. Дворняга решила не рисковать. "Возвращайся, Хозяин, я буду ждать тут", – так перевёл Ворон это жалобное тявканье.

"Не дождёшься!" – мысленно отвечает он. Отвечает – но вряд ли верит в это.

К безнадежности привыкаешь постепенно. Как к старости.

К смирению готовишься долгие годы. Как к смерти.

Он уходит – но вдруг, наплевав на маршрут и график, возвращается к костру. Свистит. Пёс пристально смотрит на него. "Не теряйся. Ты мне нужен, разумный", – мысленно сообщает человек. В глазах дворняги – отблеск костра.

Остаток пути Ворон преодолел одним махом.

Вот он, дом Ленты. Пёс поскуливает. Ему страшно.

Человек останавливается.

В ту же секунду в сгустившейся темноте вспыхивает фонарь.

В 2017-м году Книгу Кокона читали во всём мире.

Читали, хохотали, потешались.

Затем видели во сне некие новые варианты Реальности, чаще всего – чудесные.

Перечитывали Книгу. Просматривали сны. Прекращали обмениваться колкими репликами на форумах "народ против хаоса". Начинали общаться в блогах с теми, в ком подозревали апостеров. Те как бы и не особо скрывались, засвечивая свои никнеймы: "ЖЖ – жужжащие жуки, а я – Божий Гнус"; "Пьер Немота, эстет и бомбист, ответит матом на все ваши вопросы"; "Доктор Лу ушёл в дозор и вряд ли вернётся". Вчерашний вздор, тёмный и нелепый, обрастал смыслами, как сыр плесенью. Люди становились ридерами.

Вскоре на почве недосказанности взошли джунгли книгословских диссертаций и коконоведческих спекуляций. Не счесть сломанных копий, торчащих из недр семисловья Бати Лептуна "Обратным ходом в оборону нисходит оборотень хомо". Не сосчитать крыш, слетевших от ураганного выкрика Старца : " Слом, заглянувший в меня! стрём не погасит огня!" А высказывание Киберджазистки "Брат, сестру любящий пуще матери, отцу не сын, сестре татарин", по утверждению книгословов, содержало исчерпывающее пояснение первородного греха и связанных с ним фобий западной цивилизации.Подобные поливалентные формулы,легко утвердившись в лексике вторичных глашатаев истины, от журналистов до священников,распространилисьи вобиходе.Массовая мода на непонятные фразывовсе неозначаласогласия с ними – да и можно ли говорить о согласии с узором калейдоскопа? Словесный шумсодержал все видения сразу, все сны в одном ролике; каждый вытаскивал из винегрета любимый овощ, не интересуясь прочими ингредиентами.Зачем? Ведь изучать Книгу в полном объёме – мартышкин труд. Стихийное происхождение и трудности перевода с мысленного языка на общеупотребительную слововязь сделалиеё неудобочитаемой, скользкой в слоге и тёмной всути. Даже очевидная в содержании сентенция некоего Правдуйоба "Грызёт голод, пока молод; станешь сыт – забудешь стыд", оказывается, допускала два десятка трактовок. Ворону казалось, что смысл её ясен: он был дилетантом и понимал всётак, как в голову улеглось. А если не понимал, просто лез за разъяснениями всамый конец. Книгословы дополнили том справочно-просветительским разделом.