Владислав Былинский - Конструктор сущностей

– - Рота, подъем! -- вскричал Богун. Дочка, продолжая досматривать что-то свое, чрезвычайно занимательное, происходящее за заслоном подрагивающих век, соскочила с кровати и вытянулась по стойке "смирно". Ее строевой навык -- память о любимом дядюшке. Братец мой -- человек героический; он сейчас, и очень кстати, в лагерях; он почти не появляется дома, это обстоятельство оказалось тоже ко двору.

Он оборвал лишние мысли и гаркнул:

– - Отлично, рядовая! Сорок пять секунд, и я вижу вас одетой!

– - Есть! -- звонко ответила дочка, прижмурив правый глаз: вдруг сон все-таки досмотрится. Богун, нахмурившись, злодейским басом провозгласил:

– - А тот, кто, значит, среди нас тут спать продолжает, -- тот, значит, не друг нам, не товарищ, а соня лежебокая!

– - Это мамец! -- восхищенно догадалась малышка. -- Мамец -- соня, мамец -- соня!

– - Р-рядовая! Застегнуться и умыться! И на кухне находиться! -- одновременно, на краюшек кровати присев, принялся он с сопящей жены одеяло потихоньку уворовывать.

– - И тому, значит, не кофе в постель будет, -- приговаривал он, -- а всыпание привселюдное по полной выкладке!

– - Да что вы пристали все! -- захныкала женщина, ворочаясь с боку на бок, будто на огне ее прижарили. -- Ну что за горе: среди ночи переться куда-то… сами езжайте! Я спать хочу.

Богун потянул сильнее, и тогда она, все яростнее сражаясь с осатаневшим одеялом, впервые раскрыла глаза.

– - Боже! -- вскричала она. -- Мы опаздываем! Что, нельзя было сказать?

– - Процесс пошел! -- подмигнул он дочке, которая все еще рыскала суетливо по спаленке, разыскивая аккуратно сложенную с вечера одежду. -- Вот сейчас наша мамочка выговорится -- и даст нам всем копоти! Мы за ней и не угонимся. Ты не спеши: поспешишь -- людей насмешишь. Еще есть время. Ступай, умойся.

Он вздумал позавтракать, слепив глазунью из четырех глаз. Дамы наотрез отказались, сославшись на биоритмы и положение светил. В этот слишком ранний час им не хотелось заниматься ничем привычным; им не терпелось выйти навстречу приключениям и проснуться по-настоящему в росе, в золотом сиянии, в чарующей свежести рассвета. Тоскливо застряв где-то на подступах к третьему глазу, Богун осознал их правоту: что поделаешь, биоритмы.

Бабочки внимательно глядели на его мучения, словно проводили у себя на холодильнике тайное голосование. А едят ли бабочки яичницу? -- спросил он сам себя. Больше не у кого было спрашивать: дамы, отпихивая друг друга, прихорашивались у зеркала. Ему почудилось, будто вспорхнувшие в негодовании мотыльки -- его тайные агенты; он даже расслышал их гневный шепот:

– - Нет, ни за что!

– - Шизохрения, -- определил Богун свое состояние. -- Спокойнее будь, проще, не обращай внимания, это только присказка…

Окна дома, вставшего торцом к ним, -- все верхние этажи, -- внезапно вспыхнули огненными отражениями зари. Денек будет -- высший класс. Проводить их -- и сразу же с утра в лес, пока народ все подряд на корню не поснимал. Хороший у нас лес, домашний и вполне безопасный, абсолютно земной, к людям ласковый. Говорят, уже черника вполне… редкостное лето, жаркое и безоблачное. Такое, как когда-то. До событий.

Они ведь и не подозревают, что меня с ними не будет. Радостно им, легко. Или все-таки подозревают? У жены моей интуиция -- будь здоров. Но не удержалась бы она, непременно бы высказала. Я почву подготовил: судачил что-то там насчет денег и ремонта… нет, ей и в голову не придет, что я способен добровольно отказаться от поездки на материк. Ничего, сошлюсь на ремонт. Ремонт -- явление вялотекущее и неизлечимое. Как лучше: по дороге объяснить, чтобы успели побеситься и смириться, или прямо на месте, у автобуса? Эксцессы возможны; и все-таки придется отложить, ибо время уже поджимает. Некогда отношения выяснять.

Сумка странно легкая. Вторая -- холщовая -- весит почти столько же. В ней только дорожные припасы… девочке будет не хватать зверюшек, -- сообразил он с опозданием и с досадой. Они ведь думают, что это -- на пару недель, как обычно; они ведь не знают о главном.

Жена, энергично вышагивая по узенькой прихотливо извивающейся тропинке, головою мотала на все его просьбы передать ему и вторую сумку: спортивность свою замечательную выказывала. Небо стало голубым и бездонным; стекла на юго-западе сплошь полыхали ослепительным пламенем отраженного восхода; оранжевые молнии изредка мелькали на месте блестящих антенн и водостоков. Несмотря на то, что они держали путь в обход новостроек-недостроек, и местность казалась совершенно загородной, многие горожане уже -- или еще? -- бродили подле домов; Богун подивился их невозможной выносливости. Очевидно, наступило временное равновесие между теми, кто уже встал, и теми, кто еще не лег. Первые бодро и слегка обалдело двигались средь полыхания и свежести, точно выруливая на взлетную полосу; вторые же тихо плелись безлюдными тротуарами и неуверенно растекались по пустырю, короткими тропами направляясь к розовеющим в отдалении домам. Покуда дошли до трассы, бодрая спортивная злость супруги перелилась в сферу межличностных отношений; он отобрал ее сумку, обозвал их черепахой да улиткой -- отведенное на дорогу время неожиданно иссякло, придется бегом бежать, поскольку опаздывать сегодня ни в коем случае нельзя.