Владислав Былинский: Француз и Дао

– - Пейзаж один, а холстов сотня. И на всех разное. Просто удивительно! -- бормотал я, укладываясь. Хотелось спать. Наконец-то я не боялся лечь и расслабиться.

– - У бесконечности бесконечное описание. Конструктор или художник должен заглянуть в бездну, чтобы увидеть в ней своё. Иначе ему придется всю жизнь нестись по бесконечной дороге. Из никуда в ничто, -- тебе это знакомо?

– - Как и вам, Учитель… Увидеть своё? Как?

– - Вытащить звено. Извлечь из расходящегося ряда бесконечный член…

Математика -- наука образная. Иногда -- слишком. Этого я перенести уже не смог. Уснул под заунывное бормотание гуру:

– - "Встречаюсь с ним -- и не вижу лица его; иду следом за ним -- и не вижу спины его"…

– - Спи, Франц, -- шептали стены, -- спи и не забывай, что спишь.

Как и было обещано, я пришел туда сам, и пришел налегке. Ни рамки, ни стрелялки -- даже ножа не захватил.

Как и было обещано, на верхней ступеньке лестницы лежали ключи. Увесистая связка. Обычных, которыми в замках ковыряют, и громадных, бронзовых, такие исполины подошли бы к крепостным воротам.

Как и было обещано, круг Входа, прикрытый дырявой мешковиной, был обведен мелом. Это такая слабина в мире, подсказал мне сквозь вереницу снов невидимый Наставник. Всё как настоящее, но сквозь всё торчит чужое; таких мест на Земле полным-полно.

Фанерная переборка, непонятно зачем воздвигнутая на пыльном чердаке, не имела обратной стороны: как ни встань, как ни подойди, она всё прямо перед тобою. Сие топопат! -- объявил гуру. -- Знай же: топопат, который ты зришь, являет собой локальную топологическую патологию, суть которой -- обман глаз человеческих. Она почему-то всегда возникает на нашем пути. Но тебе не страшно, ты же спишь.

Я потыкал в топопат ключом, самым неприметным из всех, поймал упругую податливость фанеры. Вставил, повернул…

Опаньки! Настоящий мужик всегда сможет! Переборка начала смещаться в сторону, открывая взгляду нарядную горницу с резными узорами на стенах. В ней -- никого. Где Поводырь? Что искать, куда идти? Горница-то колышется, как дно речное. Изменяется на глазах. Да и выхода не видно. А я уже вошёл. Попал!

– - Капкан ума и ослепление очей, -- туманно прокомментировал мои мысли Наставник. -- Божьи силки.

Я прошелся вдоль стен. Вдруг закружилась голова. Карусель, убыстряясь, отбрасывала меня назад. Удержаться не удалось, и я провалился спиной в пустоту, в зной и уличный шум.

Как все-таки просто устроена Дверь!

Какой-то хмырь стоял на тротуаре и задавал прохожим глупые вопросы. От него шарахались. Босой, с голыми ногами, в наглухо застегнутом тесном плаще, под которым, кажется, ничего не было. Бомж, все до нитки спустивший.

Пожилой господин ушастого вида, смахнув с лица пот, ответил:

– - Пить меньше надо, чудик! Имя свое забудешь! Сегодня седьмое июля.

Вот так. Прицельно. Из мгновения в мгновение. Ура! Мы победили! Машина времени действует!

Хотел бы я знать, что такое июль.

В этой реальности всё как у нас. За исключением деталей. Названия месяцев, способы звукозаписи… надо же, коробочка, а в ней пластиковая карточка. Детали ошеломляют. Пройдешься по улице -- обалдеешь.

Впрочем, привыкаешь. Побыл я денек бомжем -- ко всему привык.

– - Ты каким-то древним стал, -- сказал мне гуру, -- как экспонат музея.

– - Исторического?

– - Нет, восковых фигур.

– - Жарко, -- отвечаю, -- не люблю жары.

– - Тогда выкарабкивайся из простыней и докладывайся.

– - Потом. Я еще посплю, ладно? По-человечески, без топопатов.

Было дело, и было начало дела. Отмотай от памяти двадцать лет -- прямо к месту попадешь. Захожу как-то в "Гномик"… нет, ты не знаешь, это совсем другое заведение, не для детишек-сладкоежек… время стёрло его с доски. Всё течёт, всё сплавляется в Лету, мой бритоголовый брат: названия, воззрения, символы и страны. Даже слова со временем меняют кожу и уползают в чужие дворы, к новым факирам, удивляя змеиным твистом тех, кто привык к вальсу; даже ударения в словах непостоянны. Не говори мне о любви, о вкусе и о смысле, о мастер суоми; всё это слишком скоротечно.

"Гномик" -- коктейль-бар. Там уютно и шумно, там в бокалах плещется слово и в спорах рождается смысл, там дым "Опала" сладок и приятен. Висюльки на стенах не режут глаз, музыка не лжёт на ушко каждому приходящему, но и не напрягает без спросу больным ором вселенским. А девушки! тут бы и ангела не обидели -- но ангелы, всё-таки, витают в других слоях. А девушки всему предпочитают "Мальборо" и "Маргариту": они божественно красивы, вопреки внешности, и чертовски обворожительны. Они так очаровательно матерятся, улыбаясь, что хочется немедленно жениться и сразу, впрок, развестись. А для того, чтобы жениться -- или чтобы умереть молодым -- совершенно необходимо привлечь к себе внимание.